Мало какое животное может похвастаться такой дурной славой, как волк. Самое темное и страшное время перед рассветом мы называем часом волка. Считается, что именно в это время суток обостряется депрессия и совершается наибольшее количество самоубийств. В волчий час, когда мы наиболее беззащитны, подстерегают людей и самые коварные преступники. А когда тоска и одиночество подступают к горлу, мы говорим, что хочется выть волком. Кроме того, волк — это еще и оборотень, гнусно скрывающий свою кровожадную сущность под человеческой личиной.
Назвав свой роман «Волчьи ночи», словенский писатель Владо Жабот метил именно в этот традиционный образ волка, полный иррационального древнего страха. Волчьи ночи — это самые длинные, темные и холодные ночи года, когда человек так далек от тепла и солнца, что становится наиболее уязвим. Волчьи ночи — ночи потерянности и безумия.
Деревушку Врбье, в которой живет Рафаэль Меден, органист местной церкви, оставшейся без священника, вполне можно охарактеризовать как волчий угол, волчий край. Затерянная в глуши, где до епископа далеко, а до бога еще дальше, нищая, разваливающаяся, расположена она где-то в Прекмурье. Формально — на краю северо-востока современной Словении, по сути же — в пустоте и безвременье, которые достойны добротного триллера.
Низкие, заметённые снегом дома в Врбье как-то нескладно теснились на краю леса — словно им было немного страшно стоять вот так, на открытом месте, и, робкие, неуверенные, они были готовы в случае опасности вновь броситься врассыпную и искать прибежища в лесу. С северной стороны равнины и неба над ней и с боковых склонов за ними медленно сгущался туман.
Однажды из метели и алкогольного бреда к органисту Рафаэлю заявились двое: профессор музыки Михник и его юная ученица Эмима. Странная малореальная парочка прибыла в деревню с довольно официальной и конкретной целью. Необходимо было создать в приходе хор, чтобы в преддверии праздников напомнить местным жителям о христианстве, вернуть их в лоно церкви.
Задача эта не из простых, ведь прекмурские прихожане слабы перед лицом искушения. Слишком близки эти люди к природе, слишком тесно переплетается с нею их жизнь. Очень далеко от Врбья сидит епископ, а природа с ее снегами, болотами, ветрами, со зверями и духами — вот она, вся здесь. Вот и прежний священник куда-то сгинул, и в деревне поговаривают, что его забрал болотный дьявол. За каждым вербным кустом подстерегает паству волк язычества. Поскреби получше — и под тонким напылением христианства в каждом человеке найдется извечное, основательное, народное. А уж в самое темное время, в волчью ночь, цветет буйным цветом всякое суеверие.
Так рожается в тексте Жабота подлинная фантасмагория с ее призраками и тайнами. Это карнавальное шествие-сумасшествие, начинающееся вроде бы даже тягуче-тоскливо, как зимний снежный день, но набирающее интенсивность метели, когда уже не разобрать, где верх, где низ, куда идти и какое время суток. Здесь лица сменяются масками, исчезают и появляются в неожиданном месте духи, визжат черти и хохочут ведьмы.
Славянское, святочное, исконное безумие сопровождается кафкианским кошмаром. Поразительное по своей бессмысленности задание начальства необходимо выполнять, поэтому день за днем Рафаэль пытается дойти до людей, живущих в деревне, поговорить с ними о хоре и предстоящих праздниках. Постоянно бродя по округе, органист никогда не приходит туда, куда намеревался. Он вязнет в снегу, сбивается с пути, забредает в болото, мерзнет и напивается.
Всё это кошмарное и утомительное передвижение через сугробы и наносы ничуть не означало приближения к тем грецким орехам и грушам, которые он видел из сада. Путь к ним был глубоко засыпан снегом… закрыт коварно прячущимся склоном холма, одинаково густыми зарослями кустарника, а расстояние до усадьбы, находившейся на вершине склона, оставалось прежним.
Рафаэль регулярно прикладывается к бутылке, заливая выпивкой тоску, одиночество и несбывшиеся надежды. Алкоголь помогает ему иногда забыть о тщетности собственных усилий, а иногда просто забыться. Немудрено, что нам сложно разобрать, что происходит с героем наяву, а что ему только привиделось, примерещилось в снежной круговерти, в зимних сумерках. Соблазняющие органиста женщины так ловко меняют личины, что в конце концов он запутывается и в них. Стоит отвести на мгновение взгляд, и юная ученица музыканта, казавшаяся едва ли не ангелом во плоти, обернется коварной искусительницей, насмешницей, знающейся с дьяволом. И вот уже сам читатель с удивлением и неверием начинает листать страницы назад, чтобы найти, когда и каким именно образом нежная робкая влюбленность превратилась в лихорадочные ночные случки с суккубом.
…она приближалась к нему, но не могла пробраться сквозь колышущуюся тьму, сквозь поток, который увлёк её и кружил, и поднимал, и опускал, и не мог означать ни возвращения, ни утешения, ни ожидаемой встречи и даже спасения, никакого спасения для героя, для мертвеца, для убожества, и беды, и боли за угасшие мечты под молодым месяцем в зените, и для надежды, мягко улыбающейся из неизменной дали.
Так Владо Жабот ловит читателя, испытывая на прочность границы реальности. Так напоминает, что в нашем зыбком и беззащитном мире нельзя доверять не только герою и автору, но и самому себе. Так погружает в атмосферу триллера с внезапно хлопающими дверями, невнятными шорохами, неразборчивым бормотанием. В волчьи ночи, где люди и предметы неожиданно появляются и самовольно перемещаются, и за всем этим наблюдает кто-то невидимый, но четко ощутимый.