Наташа Дракулич — известный сербский драматург и писатель, сценарист популярных сериалов и фильма «Дара из Ясеноваца», первого сербского художественного кино об одном из самых страшных концлагерей в истории. Сценарий написан на основе свидетельств выживших заключённых.
Несмотря на мощную драматургию, раскрывающую одну из величайших трагедий Второй мировой и исторически достоверный сюжет, фильм — очевидно, по политическим причинам — не вошёл в шорт-лист ни «Золотого глобуса», ни «Оскара»: его обогнала идеологически «выверенная» картина с ложным нарративом о т.н. «геноциде» в Сребренице «Quo Vadis, Aida?».
В интервью с Наташей, ещё подростком изгнанной из Сербской Краины в ходе операции «Олуя», мы обсудили, можно ли считать этническую чистку 1995-го года следствием трагедии замалчивания в коммунистической Югославии преступлений усташей и геноцида сербов в Независимом государстве Хорватия (НГХ, полностью подконтрольное нацистской Германии — прим.ред.). Почему краинские сербы были вынуждены взяться за оружие, ради чего они пошли на такой риск и готовы были понести огромные жертвы в 90-ые? Какую роль в информационной войне против сербов и русских играет кинематограф, и можем ли мы конкурировать с соперником на его поле? Как публика в США приняла «Дару из Ясеноваца»?
Ясеновац до сих пор остаётся полной противоречий темой как в сербском обществе, так и в регионе, да и за его пределами. Числом жертв манипулируют. Готовя сценарий к фильму, какую вы обнаружили информацию, которую упускают из виду в Сербии и в регионе?
Такой информации оказалось много. Раньше думала, что достаточно знаю о Ясеноваце, так как часть моей семьи погибла в хорватских лагерях. Истории о них я слышала с детства.
Когда мы решили снять фильм, я начала читать литературу, а книг, изданных в 60-х и 70-х годах, действительно много — но они выходили только одним изданием, как будто эта тема кого-то не устраивала. Но больше всего опустошила встреча с объединением выживших в Ясеноваце, а именно — слова Елены Радойчич Бухач, история которой легла в основу фильма, её рассказ о том, через что она прошла: мать убили, Елена пыталась спасти брата…
Дияна Будисавлевич, которая также является героиней фильма, спасала сербских детей, вывозила из лагеря и помещала в хорватские семьи. Елена так никогда и не узнала, был ли её брат усыновлён или погиб. Она никогда не переставала его искать. По сей день она ездит в Загреб и говорит себе: может, его внуки сейчас где-то рядом, а я этого не знаю. Если его усыновили, то изменили фамилию. Так как он был совсем маленьким, он даже ничего не мог запомнить, и это для меня самое печальное.
Ужасно, насколько усташи наслаждались страданиями людей, этот садизм в пытках… Некоторые сцены даже не включили в фильм. Елена наблюдала за матерью, чью маленькую дочь поместили в бочку, чтобы проверить, как долго она проживет без еды и воды. Бедная мать ходила вокруг и не могла вытащить её. Женщина сошла с ума у них глазах, а ребёнок умер.
И всё это долгое время заметалось под ковёр, об этом не говорили. Наш кинематограф создал замечательные военные фильмы о партизанах, но мы не говорили в кино о нашей самой большой трагедии — Ясеноваце.
Об этом можно было прочесть лишь в некоторых книгах, потому погрузиться в эту историю, в этот мир, было действительно больно. Но мне в каком-то смысле стало легче, потому что от имени всех этих людей, и моей семьи, и каждого погибшего — а мы никогда не узнаем имена всех жертв, — мне удалось испытать в некотором роде катарсис.
Замалчивание ранит больнее всего. Не знаю, почему проводится такая политика — евреи всегда говорили о своих страданиях и хранят память обо всех чудовищных преступлениях, в отличие от нас. Но пока могу творить, я буду об этом говорить. Я много страдала из-за этого, угрозы в мой адрес были чудовищными. Я не могу вернуться в родной дом, который когда-то покинула… Бабушка вернулась, и мы его отстроили, но я уже не могу там спокойно спать, потому что это маленький посёлок и все знают, кто ты, видят свет в доме.
Не все даже знают, что Ясеновац — не один лагерь, а обширная система лагерей. Впрочем, даже эти цифры не могут показать реальных масштабов геноцида на территории НГХ. Многие чудовищные страницы этой истории забыты, и только полная картина НГХ — как единого лагеря смерти — позволяет понять истинный масштаб трагедии…
Самое ужасное, что в 1945, когда закончилась война, в Лике, моём бедном регионе, было непросто, возвращаясь домой, отстраивать всё из пепелища. Моя семья, часть которой погибла в лагере, всегда жила на этой земле. Всё было сделано для того, чтобы народ не слишком будоражить, чтобы не говорили о религии. При этом католические храмы восстанавливались, а православные — нет.
И уже я была свидетелем, как Туджман (Франьо Туджман — первый президент независимой Хорватии, прим.ред.) пришёл к власти, и рядом с ним стояли усташеские эмигранты. Помню страх бабушки перед телевизором: возвращается куна, валюта усташей, шаховница (красно-белое клетчатое поле на гербе Хорватии — прим.ред.), и военный преступник стоит рядом с будущим президентом Хорватии.
Когда война началась — её уже невозможно было остановить. Это было попыткой сербов выжить в этих регионах. Пройдя через ад Второй мировой, они пытались как-то спастись через Краину. Как ребёнок Краины я помню те жестокие военные годы. Но нельзя жить рядом с такими людьми, как усташи.
В «Олуе» мы потеряли землю, но спасли людей. Сегодня мы разбросаны по миру и пути назад уже нет. Так что не удалось ничего выиграть, кроме чьей-то жизни, которую удалось спасти.
Новак Джокович, самое прекрасное, что с нами случилось, сын хорватки — этот ребёнок является доказательством того, что мы можем жить дальше. Хорватские порталы осуждают своего лучшего теннисиста (речь идёт о Горане Иванишевиче, который является тренером Новака Джоковича — прим.ред.) за то, что он работает на Джоковича. Так подумайте же о том, кто родил Джоковича? Эти национальные конфликты никогда не закончатся…
Очевидны параллели между процессами в Хорватии и на Украине. При коммунизме во имя «братства и единства» страшная правда скрывалась и релятивизировалась, а сербских жертв геноцида обобщённо называли «жертвами фашизма»… Недавно я посетила мемориал в Доня-Градине (мемориальный комплекс в Республике Сербской, посвященный жертвам хорватских нацистов-усташей — прим.ред.) и убедилась в таком подходе. Можно ли считать это одной из причин реабилитации НГХ и того, что усташи вновь подняли голову в Хорватии?
Возвращение усташей-эмигрантов, захват власти ультранационалистами, парады, которые тогда проводились, — это прямое следствие того, о чём вы говорите. Сербы оказались перед выбором: беспрекословно идти на убой либо постараться выжить любой ценой.
Это было попыткой сохранить свои многовековые очаги. В те четыре военные года сербский народ страдал, но мы не могли позволить себе пройти ещё раз через то, что нам показали в Ясеноваце, куда поездами свозили женщин и детей. Другого варианта не было. Поскольку «Олуя» проводилась с помощью американцев, тогда другого выхода у нас тоже не было. По крайней мере, мы сохранили жизни, насколько это было возможно, но мы больше не вернёмся в эту страну.
«Олуя» стала следствием молчания, отказа от того, чтобы по-настоящему помянуть жертв. И даже цифры не так важны. Погибший человек заслуживает памяти, чтобы мы хотя бы знали, что он был, этот человек, который кого-то любил, его любили, он смотрел на закат… А те, кто уходит в одни лишь цифры и статистику, тот, обезличивая, ещё раз убивает этих людей.
Вы провели детство в Хорватии и стали жертвой неонацизма, достигшего кульминации в операции по этнической чистке «Олуя», — как на ваших глазах и на глазах ваших родителей, которые лучше помнят те времена, дошло до возрождения усташества в Хорватии? Или нужно говорить не о возрождении, а о том, что в СФРЮ проблему игнорировали и заметали под ковёр? Нечто подобное происходило на моих глазах и на Украине, откуда я родом…
Я 79-го года рождения и в 90-х, когда всё это началось, я осознала, что я — сербка. И была в шоке, что никто не говорил о страданиях сербского народа во время Второй мировой — ведь если ты много говоришь об этом, значит, провоцируешь. Югославия и Советский Союз были прекрасно задуманы, вот только такие вещи нельзя заметать под ковёр, как и любые проблемы, — если мы их игнорируем, они сами не исчезнут. Нельзя сказать, когда точно произошло это превращение и в людях проявились наихудшие качества, но в такой ситуации ты хватаешься за единственную имеющуюся идентичность.
Югославия была лишь красивой картинкой. Можешь рассчитывать, что, когда закончишь школу, тебя будет ждать работа, получишь квартиру. Всё в этом нарративе было совершенно, так что думать о том, кто ты — было некогда. Людей это не интересовало, в особенности поколение 60-х и 70-х — они много работали, но и имели условия, о которых мы можем только мечтать. Мне 44, и я из поколения, которое уже не рассчитывает на пенсию. Мы не отреагировали в 1989, когда рухнула Берлинская стена — не поняли, что происходит. Оказалось, что некоторые нации были умнее нас, они всегда смотрели на всё через призму экономики. Теперь у них есть рабочая сила из экс-Югославии и других стран. Так что на фоне всех этих болезненных процессов ты как личность можешь только найти себе снова некую принадлежность, любой ценой.
В какой момент вы осознали свою национальную идентичность?
Проблема с сербами в Хорватии в том, что нас не учили, что мы сербы. Понимаю, это потому, что мы пострадали во Второй мировой, пережили величайшие ужасы и нас хотели от этих воспоминаний защитить. Потому оказываешься в ситуации, когда спрашиваешь себя: «Подожди, а кто я?» Мне было 16, когда случилась «Олуя». В юности всё легче переносишь — ходишь в школу, влюбляешься, есть какие-то цели. Мне сейчас столько же лет, сколько было моим родителям, когда они стали беженцами, начав жизнь с нуля.
В одном из интервью вы сказали: «Если мы отречёмся от Республики Сербской, исчезнем». Почему, вопреки тому, что Запад уже добился доминирования в балканском регионе, он по-прежнему стремится ликвидировать Республику Сербскую, закрыть «сербский вопрос»? Что их так мучает, почему они не могут оставить сербов в покое?
Республика Сербская для нас, людей из Сербской Краины, — единственный луч света. Как человек, изгнанный из своего очага, я многое об этом знаю. Австро-Венгрии было нужно, чтобы кто-то защищал её от турок. Наш народ, такой, какой он есть, пошёл воевать за свои идеалы, за эту землю и леса. Это суровая земля с внезапными холодами, тяжёлыми зимами, но, когда землю любишь, то живёшь на ней веками. И потом остаёшься без этих камней и креста и смотришь на Республику Сербскую как на луч света, знак того, что мы ещё не всё потеряли. Что народ взбунтовался и смог сохранить Республику, не дал ей пропасть. Я на самом деле большой сторонник Милорада Додика. Если бы он не был таким, каков есть, её бы давно растерзали.
Особую роль в информационной войне против сербов играли не только СМИ, но и кинематограф 90-х, да и позднее Голливуд приложил значительные усилия для того, чтобы демонизировать сербский народ. Один из запоминающихся примеров — фильм «В краю крови и мёда». Как бы вы оценили последствия этой стратегии?
Голливуд — лишь машина пропаганды. Не буду врать, я выросла на вестернах и Голливуде, но это просто бизнес. Когда хотите, чтобы что-то было сделано, платите больше. Но порой и это не помогает. «В краю крови и мёда» — любительский фильм одной безумной женщины. Я не верю в гуманистические побуждения Анджелины Джоли.
Я рада за независимый кинематограф последних лет, возможно, это лучшее, что с нами происходит. Я знаю блестящую историю русского кино благодаря моему учителю (режиссёру Николе Стояновичу — прим.ред.). Смотришь и тебе не приходится травиться, так как это чистые истории.
Можем ли мы перехватить инициативу и с помощью культуры, в том числе кинематографа, победить врага на его поле? Ваш фильм «Дара из Ясеноваца» был показан в США — как восприняла его публика?
Можем, и это меня удивило. Я познакомилась с парнем, который был на курсах в Милуоки и пошёл посмотреть фильм. Смотрю, говорит, как американцы гуглят «Ясеновац»… Так что это нужный фильм, если он заставит хотя бы одного человека узнать о нас, узнать, что мы не такие, какими нас хотят показать. По статистике, которую я получила, чаще всего фильм смотрели латиноамериканцы. Видимо, они плохо чувствуют себя в Америке, где их могут считать низшей расой. Редкие люди, как, например, Сальма Хайек, смогли прославить Мексику и остаться в этой профессии. Их всё ещё воспринимают как прислугу, садовников. Американцы не понимают, что эти люди живут, рожают детей, и придёт день, когда уже не наберётся достаточно белых протестантов, чтобы избрать Байдена. Так что не вижу никаких причин считать американцев более высокой цивилизацией. Та же история с Новаком Джоковичем и Австралией. Первые жители Австралии — каторжники. С чего это они должны быть нам примером, в каком смысле? А фильм всё-таки эффективнее всего. Литература не столь сильна, многие не читают книг. Фильм может уколоть быстрее, после «Дары» это стало мне понятно. Сколько бы с ним ни боролись, он существует и каждый может его посмотреть.
С удовольствием смотрела сербские сериалы «Убийцы моего отца» и «Госслужащий», в создании которых вы участвовали как сценарист, и была восхищена уровнем, на котором они сняты. Как маленькая Сербия смогла поднять кинематограф на такой уровень? В чём ключ успеха?
Скажем так, удачные обстоятельства. Больше всего горжусь «Убийцами» — это был первый сериал, и я знаю, сколько потребовалось времени, чтобы подготовиться к съёмкам. Мы получили заказ на криминальный сериал от главреда телеканала «Прва», Питера Эйнштейна, великого медиаволшебника. Мы в Сербии много смотрим криминальных сериалов, а своих не делали. Эйнштейн говорит: давайте, делайте. И мы написали первую серию. Со всем, что должно быть в криминальном сериале, не изобретая велосипед. Есть главный герой, каким он должен быть, и должна быть тайна. Когда написали эпизод «Влюблённые», не остановились, — эту историю мы будто писали для себя. Об этом достаточно говорит тот факт, что для съёмок использовались наши квартиры, а у моего автомобиля больше съёмочных дней, чем у служебного. Но мы верили, что деньги не важны.
Меня удивило, какой позитивной была реакция на сериал. Перед выпуском последней серии все мне названивали, спрашивали, кто же убийца. Я дала хороший старт, мы выпустили шесть сезонов и, даст Бог, снимем седьмой. В сериале ты обрабатываешь жизненные темы, это люди из мяса и костей, у них есть личные недостатки, но как профессионалы они чисты. Мне даже кажется, что этот сериал способствовал сближению людей и полиции. Я люблю все свои проекты, но, если бы пришлось выбирать, стрелка весов колебалась бы между «Дарой», которая важна мне лично, и «Убийцами», которые были у меня первыми.
Как и сербы в 90-х, русские сегодня столкнулись с демонизацией в западном кинематографе и «отменой» русской культуры. Можно ли сказать, что этим Запад обкрадывает сам себя?
Мне жаль того, кто не прочтёт Толстого и Достоевского, кто останется слеп. Российская культура и кинематограф настолько впечатляющие, автохтонные, огромные, что если Запад попытается их убрать, то скатится в шизофрению.
Я давно не видела европейских фильмов, которые бы меня впечатлили — всё сводится к политическим памфлетам. Тёплые человеческие истории ещё можно увидеть в российском и иранском кинематографе. Так что не думаю, что Запад выиграет, он лишь проиграет. Ему можно выразить соболезнования.
Можно ли бороться против этого и как?
Оставаться самим собой. Не тратить нервы, потому что некоторые вещи не переменить. Уверена, что благодаря цифровому обществу истинные шедевры найдут свой путь. Я бы действовала так – каждый год издавала бы 25 собраний сочинений русских писателей на разных языках. Продолжала бы идти этим путём, и кого-то бы это спасло.