Главные сербы русской литературы: фатально (не)везучий поручик Вулич

Легко ли вы вспомните всех сербских персонажей русской литературы начиная со времен Пушкина и до наших дней? От пристального внимания молодого сербского филолога Данки Радованович и слависта Вячеслава Чарского не скрылся ни один серб из произведений русских классиков. Во второй статье этого цикла авторы вспоминали уроженца Балкан, чье имя слышал или произносил, пожалуй, каждый, кто закончил советскую и российскую среднюю школу.

Погибший на дуэли в 27 лет Михаил Лермонтов успел не только подхватить упавшее из рук убитого Пушкина знамя русской литературы, но и сербскую тему, сделав серба одним из героев своего самого главного произведения — романа «Герой нашего времени». 

Этот роман для своего времени стал новаторским: тут и сюжетная инверсия, когда повествование нарочито строится причудливо нелинейно, и сочная помесь романтизма и с реализмом, и запоминающиеся нетривиальные образы героев. Надо отметить, что даже такая крайне слабо мотивированная аудитория, как российские школьники, традиционно весьма позитивно воспринимает роман и даже часто дочитывает его до конца: благо произведение совсем не объемное. 

«Талантливый негодяй», циничный, жестокий, но порывистый и притягательный Печорин, колоритные и темпераментные горцы Азамат, Казбич и Бела, «честные контрабандисты» из Тамани, влюбленная в Печорина княжна Мэри, доигравшийся до собственной смерти позер и интриган Грушницкий, простой и мудрый ветеран Максим Максимыч… У миллионов наших сограждан эти имена вызывают смутные воспоминания из отрочества, когда промозглыми вечерами в каком-нибудь ноябре, после уже сделанных остальных уроков, засев с книжкой и чашкой чая в кресло, мы знакомились с драматическим, вписанным в живописные декорации Северного Кавказа сюжетом. И многим самой впечатляющей и сильной частью «Героя нашего времени» казалась заключительная новелла романа — «Фаталист».

Ее главный герой Вулич – не только «родом серб, как было видно из его имени», но и реалистично описанный представитель своего народа. 

«Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, кого судьба дала ему в товарищи. 

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых прелесть трудно достигнуть, не видав их, — он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали. 

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство…»

Классический сербский инат — упрямство и стремление идти наперекор обстоятельствам, невероятная страстность натуры, доходящая до безумия, при внешней холодности, и отчаянная храбрость. Таким предстает Вулич перед читателем и в предыстории, когда рассказывается, как он спокойно играл в карты под огнем горцев, и в центральной сцене новеллы. В ней серб, чтобы доказать на спор Печорину, что «каждому на роду написана роковая минута», стреляется произвольно взятым со стены заряженным пистолетом, но оружие дает случайную осечку – вторым выстрелом офицер демонстративно пробивает висящую рядом фуражку. 

Однако удача Вулича, заработавшего на пари много червонцев, не успокоила Печорина, который еще до выстрела заметил на бледном лице серба печать смерти: «Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться». Печорин признался Вуличу, что поверил в предопределение, но «только не понимает теперь, отчего ему казалось, что Вулич непременно должен нынче умереть». От этого бесстрашный серб «вспыхнул, смутился» и поспешил к себе. Когда же вслед за остальными офицерами пошел домой Печорин, на улице он споткнулся о свежий труп свиньи, разрубленный пополам, и выяснил от двух казаков, что их товарищ Ефимыч, напился «чихиря» и бегает впотьмах по станице с шашкой в неадекватном состоянии. Дурное предчувствие не обмануло Печорина: «Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца… Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: «Он прав!»    

Вот так невезучий сербский поручик русской армии, который из ината вмешался в мутные «метафизические прения» скучающих офицеров, выиграл смертельно опасное пари, но спустя час-другой уже лежал разрубленный в станичной грязи, стал большим шагом вперед не только для молодого Лермонтова, — к слову, погибшего через год после выхода романа. 

Новелла «Фаталист» во многом предвосхитила многие достижения русской литературы второй половины XIX – начала XX века с ее глубокой философичностью, символизмом и натурализмом. 

Данка Радованович, магистрант русистики филологического факультета Белградского университета

Вячеслав Чарский, славист, к. филол. н., зам. шеф-редактора проекта Russia Beyond

Первая статья цикла

© 2018-2024 Балканист. Все что нужно знать о Балканах.

Наверх