Знатоки российско-турецких отношений знают, что на главном официальном памятнике современной Турции — монументе «Республика» — наряду с фигурами Кемаля Ататюрка и его сподвижников присутствуют и двое советских деятелей – Климент Ворошилов и Михаил Фрунзе. Вот только делать из этого какие-либо политические выводы и рассчитывать на дивиденды в двусторонних отношениях не стоит.
В контексте встречи президента России Владимира Путина и турецкого лидера Реджепа Тайипа Эрдогана в Сочи историк Дмитрий Митюрин анализирует перипетии российско-турецких отношений, полных не «любви и ненависти», но чистого прагматизма.
Корни российско-турецкого политического партнерства на самом деле уходят глубже, чем в 1920-е годы, когда при финансовом участии жителей Стамбула определялся и общий вид памятника, и состав представленных на нем личностей.
В 1798 году Российская и Османская империя, успевшие дважды за четверть века повоевать друг с другом, заключили договор о совместной борьбе против Французской республики.
Петербург и Стамбул были заинтересованы в том, чтобы вытеснить французов с населенных греками Ионических островов. Османы хотели вернуть ранее принадлежавшую им территорию, а русские собирались обзавестись базой на Средиземном море и укрепить свою репутацию покровителей православных народов.
Командующим объединенной эскадрой по просьбе султанского правительства назначили Федора Ушакова (Ушак-пашу), хотя в недавней войне турки от него натерпелись немало. Но, как говорится, ничего личного – только геополитика.
Французов разбили. Русские получили базу, султан – хотя бы формально, но вернул острова, а жившие на них греки пользовались полной внутренней самостоятельностью. Правда, в 1807 году архипелаг пришлось переуступить Франции по условиям Тильзитского мира, но тут уже к туркам никаких претензий.
Потом было еще две русско-турецких войны, которые османы по традиции проиграли. Воспользовавшись слабостью султана, его египетский вассал Ибрагим-паша решил «переформатировать» всю империю под себя, перенеся центр власти из Стамбула в Каир. Одержанные египтянами победы во многом были заслугой героя наполеоновских войн, отставника Александра Остермана-Толстого, который выступал в качестве военного советника при Ибрагим-паше.
Правильно поняв намек, султан обратился за помощью в Петербург. Русские высадили десант в проливах, и египтянам от греха подальше пришлось возвращаться в родные пенаты. Остермана-Толстого царь наградил орденом, хотя формально, разумеется, не за миссию в Египте, а в честь 20-летия Битвы при Кульме, где тот потерял руку.
По итогам был заключен Ункяр-Искелесийский договор, по которому в качестве платы Россия на восемь лет фактически получала равные с Турцией права контролировать Босфор (1833). Но впоследствии продлевать это соглашение не стали, поскольку за восемь лет османы немного пришли в себя, заручились поддержкой Лондона и Парижа и при содействии западных друзей снова взяли курс на «сдерживание» России.
Печальные итоги подобной политики пришлось подводить уже по окончании Первой мировой войны — на руинах Османской империи.
Греки — присоединившиеся к Антанте только в 1917 году — заняли почти всю европейскую Турцию, а также высадились на западе полуострова Малая Азия (Анатолия), где проживали более 1,5 млн их соотечественников.
Турецкие националисты созвали в Анкаре Великое национальное собрание Турции, выбрав своим лидером Мустафу Кемаля Ататюрка. Впрочем, это не помешало султанскому правительству подписать Севрский мирный договор, по которому от бывшей империи оставались только центральная и восточная части Малой Азии, а также номинально Стамбул, провозглашавшийся «международным портом».
Греки решили удержать западную часть Малой Азии. Их старшие партнеры по Антанте не возражали (хотя и помогать не собирались). Отвергнув предлагаемый кемалистами компромиссный вариант, сторонники «Великой Эллады» начали готовиться к наступлению на Анкару, после которого с Турцией было бы покончено окончательно.
В апреле 1920 года Кемаль обратился к Ленину с призывом выработать «общую стратегию» противостояния Антанте на Ближнем Востоке. И эта стратегия поддерживалась конкретными делами.
Партнерству, к слову, не помешала даже расправа, которую кемалисты учинили над лидерами Коммунистической партии Турции в январе 1921 года («Бойня пятнадцати»).
Логика Москвы понятна: чтобы устроить в Турции социалистическую революцию, для начала следовало предотвратить крах самой Турции, остатки которой вполне могли растащить на колонии «англо-французы».
Помощь туркам Советы оказывали под контролем «маршала революции» Михаила Фрунзе, который выступал как полпред Украинской Советской Республики в Турции. Судя по всему, он даже консультировал кемалистов при планировании важнейших операций. Но Фрунзе был фигурой слишком заметной, а еще он требовался в Москве. В январе 1922 года его заменил Семен Аралов.
За время победной для кемалистов войны с Грецией Советский Союз передал туркам более 8,3 тонн золота. Войска Ататюрка получили (по официальным данным) 37 812 винтовок, 324 пулемета, 63 млн патронов, 66 орудий, 141 173 снарядов.
Цифры, конечно, впечатляют, однако нельзя сказать, что без советской помощи кемалисты обязательно проиграли бы войну. Например, в двух крупнейших сражениях – при Сакарье (август – сентябрь 1921-го) и Думлупынаре (август 1922-го) – численность турецких войск превышала 100 тысяч. Но ведь были еще и войска, прикрывавшие другие направления. Так что поставки из России покрывали максимум пятую часть всех потребностей. В большей степени на турок работала демография, пространство и, в конце концов, подъем, охвативший всю нацию.
Что получила Москва от этого партнерства?
Прежде всего, возможность с минимальными затратами восстановить контроль над Закавказьем. Ни азербайджанские мусаватисты, ни армянские дашнаки, ни грузинские меньшевики практически не сопротивлялись 11-й Красной Армии, поскольку понимали, что поддержки у турок они не встретят. Когда Анкара и Москва четко договорились о разделе региона на сферы влияния, пожелания других участников процесса никого уже не интересовали.
Правда, утерянную османами позже других (в 1878 году) Карскую область Ататюрк все же отстоял. Впрочем, здесь вряд ли стоит упрекать ленинское правительство в предательстве национальных интересов. Опереться русской-советской власти там было не на кого, поскольку армян, по очевидным причинам, почти не осталось. А политика — это искусство возможного. Если решили обойтись без войны, то надо идти на компромиссы.
В начале 1920-х годов альтернативы партнерству с Кемалем у Москвы не было.
Представим себе, что Турция проигрывает войну и прекращает свое существование как государство. В таком случае граничить Советскому Союзу в Закавказье пришлось бы с английским Ираком, французской Сирией и «очень Великой» Грецией, твердо ориентированной на альянс с Парижем и Лондоном. А, контролируемый Антантой «международный порт» Стамбул наглухо перекрывал бы выход из Черного моря.
Даже с учетом последующих прозападных «телодвижений» Кемаля Турция выглядела более привлекательным партнером. Советские лидеры прорабатывали любые сценарии и не стали рвать с ним отношения, когда в 1925 году он запретил едва поднявшуюся компартию и пошел на сближение с Англией и Францией. От Москвы последовало деликатное предложение пересмотреть договор о границах в Закавказье. Тем паче, что юридический повод найти было не так уж и трудно. Московский договор 1921 года подписывали представители РСФСР, а ему на смену пришло новое государство — Союз Советских Социалистических республик.
Ататюрк намек понял и активность на западном направлении поумерил (к тому же, его стала напрягать активность Муссолини на Балканах). И снова развернулось сотрудничество по линии закупки советских вооружений, благо оборонная промышленность СССР вставала на ноги (раньше поставлялось либо свое дореволюционное, либо трофейное немецкое оружие). Именно тогда Ататюрк и распорядился включить в число тех, кто увековечен на памятнике «Республика», Михаила Фрунзе и Климента Ворошилова, который в 1925 году сменил умершего при не очень ясных обстоятельствах наркома обороны СССР Фрунзе.
Фрунзе на монументе был бы более уместен, но Ворошилов оказался нужнее, поскольку в 1928 году (когда монумент устанавливали) как раз он визировал договоры о военно-техническом сотрудничестве.
В дальнейшем Ататюрк продолжал балансировать между Западом и Востоком. Нервируя партнеров, он стремился к тому, чтобы о нем и о Турции никогда не забывали, зачастую закатывая скандалы буквально на ровном месте.
В 1936 году турецкий президент высказал советскому послу недовольство, что с национальным праздником — Днем республики — его поздравил не фактический глава СССР Иосиф Сталин, а «всесоюзный староста», председатель ЦИК СССР Михаил Калинин. Гневную речь Ататюрк завершил так: «Я знаю, что у вас сильная и механизированная, большая армия, и я не боюсь этого. Я не боюсь вас. У меня за спиной 18 миллионов последователей. И одного моего указания будет достаточно, чтобы мои люди последовали моему пути. Я могу нанести большой ущерб, но, конечно, я никогда этого не сделаю. Потому что мое слово священно, как моя дружба».
Сталин на донесении посла написал: «Слова нашего друга Ататюрка следует читать с интересом и особым вниманием». Такая резолюция означала: «Нуждается в постоянном присмотре. Может быть очень опасен и очень полезен».
И сам Ататюрк и все его преемники, как правило, были озабочены только текущим днем. Это не так уж и плохо, ведь в основе их претензий лежали заботы о национальных интересах. Ориентация же на Запад, как правило, была продиктована боязнью впасть в зависимость от Советского Союза, который находился гораздо ближе, чем Соединенные Штаты.
Нынешние же отношения Эрдогана с Москвой – это логичное выправление накопившегося за десятилетия прозападного перекоса. Откаты тоже вполне возможны, но они не обязательно будут отражением неких перемен стратегического курса.
Главное — не упускать Турцию из вида и не поминать слово «дружба» всуе.
Обложка: tccb.gov.tr