Сербия между Куртом и Муртом: как традиция «чиноНЕпочитания» привела страну на порог революции

Посвящается Милораду Экмечичу

Народные волнения последних месяцев в Сербии заставляют нас в очередной раз обратиться к теме сербского менталитета, в данном случае — к той национальной особенности этого народа, которую Олег Бондаренко называет «чиноНЕпочитанием». Сербы свою власть традиционно не очень любят и не очень ей доверяют, в любом правителе видят в первую очередь плохое и подозревают его в каких-то тёмных делах. Это с одной стороны. С другой стороны, сербские правители тяготеют к авторитаризму и установлению режима личной власти, никому не хочется быть просто «чиновником номер один», которого меняют по календарю, все видят себя новыми Иосипами Броз Тито и Александрами Карагеоргиевичами, «либерал» Борис Тадич в этом смысле ничуть не лучше, чем «консерватор» Александр Вучич. В итоге Сербия раздираема между, с одной стороны, принципом «поменять Курта на Мурта» и, с другой, «коней на переправе не меняют». Со второй пословицей российскому читателю всё понятно, если не понятно — пересмотрите голливудский фильм «Плутовство» (он же «Хвост виляет собакой»). А про «Курта и Мурта» надо, наверное, объяснить.

«Курта и Мурта» — хрестоматийные турецкие имена, Курт(а) по-турецки значит ‘волк’, Мурт(а) — производное от имени Мурат. Первые примеры употребления этой пословицы мы находим в переписке сербского просветителя Вука Караджича с обер-кнезом Милошем Обреновичем, а также в воспоминаниях одного из вождей Первого сербского восстания протоиерея Матии (Матфея) Ненадовича. Вук Караджич пишет Милошу Обреновичу примерно следующее: ты, мол, убеждаешь меня, что заменить плохого турецкого пашу, который притесняет народ и берёт взятки, на хорошего, который этого не делает, будет достаточно для всеобщего благоденствия, но неужели ты не понимаешь, что это именно то, что народ называет «поменять Курта на Мурта»? По-русски мы бы сказали «поменять шило на мыло», сербская пословица хороша и точна тем, что подразумевает активные действия со стороны протагониста, которые вроде бы должны привести к каким-то существенным переменам, это не просто обмен одной ненужной вещи на другую, как в русской пословице, а экзистенциальный выбор. Вот только выбор этот оказывается мнимым, Мурта мало чем отличается от Курта.

Надо ещё уточнить, что есть два варианта этой пословицы, разница между которыми для русского уха трудноуловима: «Сjаши Курту да узjашиш Мурту» и «cjаши Курта, а узjаши Мурта». В одном случае Курта и Мурта — это имена коней, во втором — это имена всадников, и получается: «слезай [с коня] Курта, залезай Мурта». Первый вариант пословицы нам лично нравится больше, опять же, по-сербски «Курт(а)» значит «короткий, куцый», и это характерное погоняло (здесь этот термин уместен) для жеребца с коротким, подрезанным хвостом. А «Мурт(а)» по-сербски значит ‘тёмный, вороной’, и это тоже относится скорее к коню, чем к наезднику. Новисадский филолог Мато Пижурина, из статьи которого мы и узнали все эти интереснейшие подробности, заканчивает свои рассуждения так: наездник, который может быть «тёмным и короткохвостым» это… вероятно, дьявол. Но подобное прочтение пословицы погрузило бы нас в такие дебри сербского коллективного бессознательного, куда лучше не заглядывать. Поэтому пусть читатель сам решает, кто такие Курта и Мурта — два жеребца (Куцый и Вороной) или два турецких кабадахии.

Когда я спрашиваю своих сербских знакомых по поводу их страстного желания избавиться от Александра Вучича — зачем вам это? Кого из сербских политиков вы на его месте видите? Неужели вы думаете, что при «имярек» будет лучше? Мне отвечают — пусть новый не будет лучше, пусть он даже будет хуже, важно, что он будет другой. Мурта всегда предпочтительней, чем Курта просто потому, что он новый, даже если они оба — злые турки (или кони из одной конюшни).

Собственно, вся сербская история Нового времени может быть сведена к дихотомии двух пословиц, которые мы вспомнили вначале. Судите сами.

После Первого сербского восстания 1804-13 гг. Милош Обренович становится главой сербского самоуправления, собирает налоги и сдаёт их белградскому паше, но его отношения с Сулейманом-пашой Скопляком быстро портятся, он поднимает против него Второе сербское восстание. По итогам Второго восстания Милош становится фактическим правителем Сербии, попутно по его приказу убивают вождя Первого сербского восстания против турок Карагеоргия Петровича. Постепенно Милош Обренович выбивает себе даже право передачи власти по наследству (в Белграде по-прежнему сидит паша, но он уже не правитель пашалыка, а по большому счёту командующий турецким гарнизоном). Рады ли сербы? Нет, не рады. Милош много чего во время восстания обещал — и конституцию, и парламент, и всякое «такое вкусное, что у русского читателя потекли бы слюнки, если бы он узнал, что это» (как писали во «Всеобщей истории, обработанной «Сатириконом»» про английский Habeas Corpus). Что-то из обещаний Милош выполнил, но не совсем, а что-то и вовсе не выполнил. Пришлось его менять на Мурта, то есть на сына его Михаила. Восстание против Милоша в 1839 г., кстати, возглавил «Господарь Вучич» — Тома Вучич-Перишич, «первый Вучич» в сербской истории. Вот ведь, и Вучич бывает на что-нибудь полезным! (Это уже из Козьмы Пруткова и это сарказм). Михаил Обренович оставался у власти около четырёх лет, а потом сербская общественность решила, что он больше похож на Курта, чем на Мурта, и его тоже прогнали. В качестве Мурта в княжество призвали сына Карагеоргия — Александра, не путать с королём Александром Карагеоргиевичем, внуком Александра-князя. Вообще их сложно перепутать, король Александр был русофилом и даже чуть не женился на одной из дочерей Николая II, а его дед князь Александр — наверное, самый антирусский из всех сербских правителей XIX в. (мы могли бы объяснить, как так получилось, но в другой статье).

Что было дальше вы, наверное, сами догадались. Смотрят сербы на князя Александра Карагеоргиевича и понимают, что брали его как Мурта, но с каждым днём он всё больше походит на Курта. Поменяли и его. Александр-князь, надо сказать, продержался у власти по сербским меркам долго, около 16 лет, но всё-таки был свергнут и из страны изгнан. И начал править сербами… престарелый Милош Обренович (невозможно угадать, если не знать заранее). На втором своём сроке Милош сильно разозлить людей не успел, видимо, потому, что болел много. В 1860 г. он умирает — единственный из Обреновичей, кто умер собственной смертью, будучи главой государства. Муртом, то есть князем, опять становится сын Михаил. Которого убивают в 1868 г. во время прогулки в парке заговорщики, возможно, связанные с Александром Карагеоргиевичем. Михаила жалко, во время первого своего «мандата» он был совсем мальчишкой, мало что понимал, правил за него фактически его дядя Ефрем, но ко второму сроку он успел как следует подготовиться (благо прошло почти двадцать лет), читал книги по государственному управлению и, судя по всему, действительно хотел народу добра. Детей у Михаила не было, князем становится его приёмный сын, он же внук дяди Ефрема, Милан Обренович.

Милан Обренович сначала всем нравился, но потом стало понятно, что это хуже, чем Курта, — это катастрофа. Второго такого правителя не то что в сербской, а, возможно, что и в мировой истории не было. К 1889 году он так достал своих подданых, что его вежливо попросили отречься от престола в пользу сына, за добровольный переход из статуса Курта в статус Мурта ему обещали выплачивать из бюджета очень приличную «пенсию». Так вот Милан неустанно шантажировал сербское правительство — повысьте мне содержание, а то вернусь. Начинали они с 300 тысяч франков, потом дело дошло до миллиона франков в год. Шантажировать бывших подданых своим возвращением — может ли быть что-то более унизительное для уважающего себя автократа? В общем, Милан умер в Вене в 1901 г., будучи уверенным, что его отравили в целях бюджетной экономии. А спустя два года сербские офицеры изрубили в капусту сына Милана, Александра Обреновича, вместе с его «недостойной» супругой Драгой Машин, но это-то как раз хорошо известная история.

К власти возвращаются Карагеоргиевичи, сначала королём становится внук Георгия Петровича — Пётр I, человек пожилой, нетребовательный, скромный в быту, дворца себе строить не стал, жил в том самом здании, где зарубили последних Обреновичей, спал, говорят, на солдатской походной кровати. Потом его соправителем стал сын Александр (давайте для ясности назовём его Александром III: Александр I это сын Карагеоргия, II — Александр Обренович, которого зарубили, III — король Александр Карагеоргиевич, а Александр IV — сами догадайтесь, кто…). С Александром этим всё довольно непросто, чтобы стать соправителем, а затем и правителем Сербии, ему пришлось упрятать в сумасшедший дом старшего брата и законного наследника Георгия, у которого вроде бы случались вспышки ярости, и однажды он до смерти избил камердинера. Георгий Карагеоргиевич прожил долгую жизнь, после Второй мировой остался в социалистической Югославии, получал пенсию, говорят, что с Тито дружил, умер в начале 70-х. На его могильной плите можно было бы написать: «Человеку, который не стал ни Куртом, ни Муртом».

Про короля Александра Карагеоргиевича у нас вроде бы неплохо знают, русские эмигранты его называли «королём-рыцарем», он их всячески поддерживал. С другой стороны, демократические институты он очень не любил, четыре раза менял форму правления в стране — парламентская монархия с сильным парламентом, монархия с чисто декоративным парламентом, абсолютная монархия вообще без парламента, потом опять с парламентом. И трижды менял название страны, которой правил, — сначала это было «Краљевство срба, хрвата и словенаца», потом «Краљевина срба, хрвата и словенаца», потом Королевство Югославия. Тонкая разница между словами «краљевство» и «краљевина» на русском языке не передаётся, для нас и то и другое — «королевство», не доросли мы до сербской политической утончённости. Чем жизнь короля Александра Карагеоргиевича закончилась, все знают. Его убили в 1934 г. в Марселе македонские террористы, за которыми стояли хорватские усташи, за которыми стоял будущий командующий сухопутными войсками НАТО Ханс Шпайдель («Операция «Тевтонский меч»»).

Сербы очень любят судить о человеке по обстоятельствам его смерти: кто достойно умер от рук экзистенциального противника Сербии (а не в династической разборке) — тот хороший и достойный человек. Классический пример — Слободан Милошевич, которому посмертно простили все прегрешения даже те люди, которые при жизни его ненавидели. Применительно к королю Александру это тоже работает.

После периода междуцарствия и войны наступают времена Иосипа Броз Тито, «брозна времена» (игра слов, отсылка к слову «грозан» — ‘страшный’, грозна времена — прим.ред.), как сербы говорят. Тито вроде бы выбивается из истории про «Курта и Мурта» — всё-таки 35 лет у власти, для Сербии абсолютный рекорд. И умер своей смертью, находясь при исполнении, до него это удавалось только Милошу Обреновичу и Петру Карагеоргиевичу (но Милоша отстраняли от власти и надолго, а за Петра в последние годы фактически правил сын Александр). Как Тито это удалось? Сложный вопрос, один из ответов на который состоит в том, что, если ты не хочешь, чтобы тебя, как Курта, поменяли на Мурта, надо регулярно и тщательно проводить «декуртизацию» своего окружения. Будут ли Мурты более лояльными, чем Курты? А это неважно, если менять их достаточно часто. Тито в бытность главой Югославии провёл четыре больших чистки рядов — в 1948 г. уничтожали «сталинистов» (Андрия Хебранг, Арсо Йованович), в 1956 г. — сняли с должностей «джиласовцев», выступавших против восстановления дружбы с Советским Союзом (Милован Джилас, Владо Дедиер), в 1966 г. — чистили «ранковичевцев», сторонников «сильной руки» (во главе с Александром Ранковичем), в 1972 г. разогнали партийных «либералов» (Коча Попович, Мирко Теповац). Тито продолжил бы в этом духе и дальше, если бы не умер. Конституцию в Югославии при Тито пересматривали, фактически, каждые десять лет — надо менять правила игры быстрее, чем оппоненты успевают к ним привыкнуть.

После смерти Тито наступает апофеоз куртизма-муртизма, страной руководит коллективный орган, «Председательство Президиума», председатель которого («председатель председательства президиума») меняется раз в год. Никто ничего не понимает, никто ничего не контролирует, никто ни за что не отвечает, но физиономии в телевизоре меняются с фантастической скоростью. Государство победившего куртизма-муртизма разваливается в 1991 г. с таким грохотом, что эхо его до сих пор звучит в Балканских горах. Про Милошевича скажем лишь, что он придумал интересную схему «фальшивой декуртизации», периодически меняя седло, то есть формально занимаемую должность, — до 91 г. он был «председателем президиума» Сербии, потом президентом Сербии, с 1997 г. — президентом Югославии. Эту же схему более успешно использовал Мило Джуканович в Черногории, Милошевич продержался у власти с 1989 года по 2000 (некоторые, впрочем, ведут отсчёт с 1986 г.), а Джуканович — с 1989 по 2023 г. Но у черногорцев несколько иные традиции государственности, они начальство привыкли уважать — а как его не уважать, если должность князя совмещена с должностью митрополита?

Милошевича свергли и отправили в Гаагу, поменяли его на Мурта по имени Зоран Джинджич, которого убили в 2003 г. Джинджич, будучи прозападным либералом, пытался и с консерватизмом заигрывать, ввёл в школах Закон Божий, начал реституцию — вот и смерть его стала возвратом к классическим традициям сербской государственности XIX — начала ХХ века («Если Курта не хочет расседлываться, его убивают»). Следующие десять лет в сербской истории прошли под знаком перетягивания попоны между правыми центристами Воислава Коштуницы и левыми либералами Бориса Тадича, партии которых, чтобы запутать иностранцев, назывались почти одинаково — ДСС и ДС (по-русски это звучит ещё хуже — Сербская демократическая партия и Демократическая партия Сербии, пойди тут не запутайся). Коштуница сильно подгадил своей карьере и своей партии с погромом американского посольства в 2008 г. — по словам многих посвящённых в ситуацию людей, он знал о готовящемся погроме, но ничего не сделал, чтобы его предотвратить. Коштуница оказался плохим командиром патриотического фронта, с одной стороны вялым и нерешительным, с другой — полностью скомпрометировавшим себя в глазах американцев, которые с ним никаких дел иметь не хотели. В том же 2008 г. Александр Вучич и Томислав Николич посчитали, что Коштуница — типичный Курта, как и бессменный лидер их партии (радикалов, СРС) Воислав Шешель. Коштуница и Шешель — оба Курты, а Муртами будем мы — могли бы сказать Вучич и Николич. Что характерно, у них всё получилось, хотя и не сразу.

И вот уже десять лет народ Сербии кричит Вучичу, что он Курта, а он отвечает — врёшь, не возьмешь, я вполне ещё Мурта. Кто Вучич на самом деле, есть ли у сербских протестов перспектива (особенно после того как Дональд Трамп на 90 дней заморозил все американские расходы на «мягкую силу»), или эти протесты сдуются так же бесславно, как все предыдущие, — будет видно в ближайшие недели.

Фото: Arhiv javnih skupova

© 2018-2025 Балканист. Все что нужно знать о Балканах.

Наверх