Русский историк, выросший в Белграде: «На Вождовце прошла самая счастливая пора моего детства»
Никита Бондарев — историк, писатель, кандидат исторических наук, доцент факультета международных отношений и зарубежного регионоведения ИАИ РГГУ, в эксклюзивном интервью «Балканисту» рассказал о своем детстве, которое провел в Белграде.
«Югославия связала моих родителей»
— Так вышло, что я — потомственный славист. Мой покойный дед, доктор исторических наук, был большим специалистом по истории Польши. Мама пошла по его стопам и поступила на исторический факультет МГУ, на кафедру южных и западных славян, где встретила папу, который поступил на тот же факультет, чтобы заниматься Югославией. Они поженились и стали изучать Югославию вместе. Потом отца взяли работать в МИД, и мы всей семьёй в 80-ом году, после смерти Тито, переехали жить в Белград. Мне было примерно четыре года. В общей сложности и с перерывами мы прожили там 12 лет, — рассказывает Никита Бондарев.
«Вождовац — любовь на всю жизнь»
За время жизни в Белграде семья Никиты Бондарева сменила несколько районов.
—В Белграде мы успели пожить везде, где были скопления русских. Мне всегда больше нравилось жить не в центре Белграда, а на периферии, в районах, которые строились в 60-70-е годы. В центре мне было некомфортно, меня угнетали, да и сейчас угнетают серые грязные фасады домов. Особенно невыносимо на них смотреть поздней осенью и зимой. Поэтому друзьям я советую приезжать в Белград весной, когда зелень, тепло и поют птицы.
— Первым моим адресом в Белграде стал Русский дом, тогда называвшийся Дом советской культуры. Мало кто из людей, не имеющих отношения к Посольству, знает, что там есть жилые квартиры.
Планировки квартир в этом здании, построенном в 1933 году архитектором Василием Баумгартеном, генерал-майором Белой армии, а затем и Югославской королевской армии, оказались своеобразными.
— Например, полуторакомнатная квартира состоит из одной комнаты, потолки высотой пять метров. Под потолком приделана эдакая жилая антресоль, или, можно сказать, гондола, как у дирижабля, высотой эдак 1,8 метра. Дышать на этой антресоли невозможно, подниматься туда надо по винтовой лестнице, которая не отличается устойчивостью. Были двушки, где коридор на одном уровне, а помещения — комнаты, кухня, ванна и туалет — на полметра ниже, туда ты спускаешься по ступенькам. У нас был более интересный вариант: из двух выходящих на главный фасад огромных полукруглых окон большее было в гостиной, а вот меньшее было поделено между кухней и ванной. То есть прямо посередине окна шла стенка толщиной в один кирпич. И на кухне была одна его четвертинка, а в ванной — другая. Я не могу передать, какой это был кайф по 30-градусной белградской жаре лежать в прохладной ванне с открытым нараспашку безумным четверть-круглым окном, слушая уличную толчею и попивая Цедевиту. Ничего крепче я тогда не пил. Ну, во всяком случае не дома и не при родителях, — вспоминает историк.
Впрочем, улица Королевы Наталии, где расположен Русский дом, по его мнению, все же проигрывает более живописному району Вождовац.
— Но моя самая любимая улица в сербской столице — бульвар Воеводы Степе. В тех краях в 80-е годы стоял обычный панельный пятиэтажный дом, квартиры в котором для сотрудников снимали советское Торгпредство и Посольство. Посольские, как люди более дисциплинированные, присматривали за совсем не дисциплинированными торгпредскими. Тогда же советским людям даже рекомендовалось не общаться с югославами! И вот в том доме прошла самая счастливая часть моего белградского детства. Там был чистый, в отличие от центра города, воздух, холмистый пейзаж, радующий взгляд. У меня есть мечта, до сих пор не осуществленная. На вершине холма Вождовац, по которому идет улица Воеводы Степе, стоят четыре 22-этажных небоскреба. Я мечтал бы в один из приездов в Белград пожить в одном из них, на высоких этажах, естественно. Представьте себе, что вы на балконе двадцатого этажа в доме, который стоит на холме, и сам этот холм высотой с два таких дома. То есть по факту это получается 60-й этаж. Чувствуешь себя Гагариным, наверное. Кстати, в Белграде я учился на Бульваре Юрия Гагарина.
«Русская школа учила дружбе народов»
— Учились все мы в Русской школе при посольстве, в Новом Белграде. Эта школа была построена примерно за год до моего приезда. Это отличное здание, продуманное именно для нужд образования. Югославские архитекторы, создавший проект этой школы, выиграли много международных премий. С нами учились дети из посольств всех стран народной демократии — от ГДР до Монголии. У нас был настоящий интернационал. На всех школьных концертах и торжественных мероприятиях исполнялись номера на разных языках. У нас были замечательные учителя, ведь в Югославию присылали лучших педагогов. Потом, в 90-е, все это, к сожалению, развалилось. В охваченную войной страну хорошие педагоги ехать не хотели, уровень преподавания страшно упал. Но сейчас, вроде бы, все выправилось. Даже президент Сербии Александр Вучич отдал в эту школу своих детей, — рассказывает Никита Бондарев.
В его школьные годы район Новый Белград только застраивался.
— В моё время школа стояла буквально в чистом поле, и вокруг не было ни одного ларька, где можно было бы купить какие-нибудь чипсы, или, скажем, сигареты. Возили нас туда из мест компактного проживания советских служащих на автобусе, и это мне быстро надоело. Получалось, что ты живёшь в Белграде, а его толком не видишь. Только из окна автобуса мелькают одни и те же улицы, в самом автобусе одни и те же лица. Поэтому я стал ездить на трамвае и был один такой в школе, остальные не решались. А мне нравилось, я узнавал город и его жителей. Потом, когда против Сербии ввели международные санкции, начались перебои с электричеством и бензином. Трамваи ходили лучше, чем автобусы, но народу в них было битком, и я пару раз ездил, как говорят в России, «на колбасе», то есть мы с местными мальчишками цеплялись сзади за штуку для сцепки вагонов. А что поделать, если на урок опаздываешь? Родители мои об этом экстриме до сих пор не знают.
«Незабываемый Новый год с Момо Капором»
Историк вспоминает, что его семья поддерживала тесное общение с интеллектуальной элитой Югославии.
— Мама была корреспондентом всяких российских газет, люди они с отцом были творческие, и их образ жизни отличался от жизни большинства советских служащих. Когда в начале 90-х стало можно общаться с местными, у моих родителей появились очень интересные югославские друзья, которые ходили к нам в гости. Сами родители несколько раз встречали Новый год у Момо Капора в гостях на Скадарлии. И самое яркое впечатление у моей мамы было, когда жена Капора начала палить из ружья в окно. Тогда пришла полиция, но, узнав, что это Момо Капор празднует, полицейские извинились и не стали его семью наказывать. В Советском Союзе тогда так не было принято праздновать. Тогда же в жизни родителей возник философ и художник Драгош Калайич, которого иногда называют «сербским Дугиным», замечательно умный и артистичный человек, ныне покойный, к сожалению. А вообще у нас в гостях бывало много всяких сербских художников, писателей…
— Мама старалась угощать югославов советскими деликатесами, например, чёрным хлебом, который в Белграде было невозможно достать. Да и сейчас невозможно. За буханку бородинского у советского человека в Сербии можно было выведать все государственные тайны, — шутит Никита Бондарев.
— В общем, мы угощали сербов тем, что сами больше всего любили. А сербы делали большие глаза и не ели. И каждый раз повторялась такая история. Икра, шпроты, винегрет по вкусу сербским гостям так и не пришлись. «Почему он красный?!» — спрашивали они и отсаживались подальше от миски с винегретом.
Он вспоминает, какую еду тогда продавали на столичных улицах.
— Я помню, что в то время в Белграде на улице ели, в основном, буреки и хот-доги, которые продавались в специальных красных ларьках. Плескавицы и чевапчичи тогда ещё не были, за редким исключением, уличной едой. Скорее, их ели в маленьких забегаловках. Навынос их можно было купить рядом с рынками или вокзалами. Отличная палатка была, например, на Зелёном Венце. Мама мне покупала чевапчичи, когда мы ходили вместе с ней на рынок.
«Сербский язык учил у дочери Меши Селимовича»
По словам историка, детство в Белграде наложило отпечаток на дальнейшую жизнь.
— Белград очень повлиял на меня. Я прекрасно понимал, что вокруг меня происходит, я интересовался событиями, югославской историей, родители мне объясняли многие вещи, какие-то я узнавал из местных новостей. Не могу сказать, что среди моих ровесников было нечто подобное. Я был единственным школьником, который ходил в библиотеку Русского дома и спрашивал там книги сербских авторов, переведённые на русский. Андрича, Нушича и Селимовича, которые были у нас дома, я прочитал, мне хотелось ещё. А библиотекарь удивлялась, у нее годами никто эти книги не спрашивал. Вообще советские люди в Белграде были удивительно нелюбознательны. Я понимаю, что такие были установки государственные, но книжки-то сербских авторов им читать кто мешал?
По словам Никиты Бондарева, дети советских госслужащих не особо стремились узнать больше о стране проживания и погрузиться в югославскую историю и литературу.
— Мои одноклассники спрашивали меня о том, что происходит, когда началась гражданская война. Они вообще не понимали, что творится. И учителя не понимали. Однажды я нашей классной руководительнице минут пятнадцать объяснял причины распада Югославии и последовавших за этим войн, — вспоминает он.
Стартовый интерес впоследствии дал ему возможность более глубоко изучить сербский язык.
— Язык я выучил, читая книги, смотря сериалы и новости. В какой-то момент мои академически образованные родители решили, что этого мало, и отдали меня в Институт иностранных языков, на отделение для иностранцев, изучающих сербский, в группу для иностранных дипломатов. Там было 20 взрослых и один я, 14-летний школьник. При приеме мне сказали: «Вы знаете, мы школьников обычно не берём, но у вас же уже даже не базовый уровень, а гораздо выше». А занятия у меня вела дочь писателя Меши Селимовича Маша. Ее шокировало, что я в 14 лет уже читал романы ее отца — «Дервиш и смерть», «Крепость». «Все-таки вы, русские, очень культурный народ, — говорила она, — мои вот дети вообще книжек не читают». Я, конечно, не стал ей рассказывать, что из сотен, если не тысяч советских служащих и их детей, вряд ли кто-то, кроме меня, читал Селимовича. Одноклассники мои так точно предпочитали какой-то трэш типа Гарри Гаррисона.
«Белграда моего детства больше не существует»
По словам историка, прожившего 12 лет в югославской столице, возможности познакомиться с «тем» Белградом, увы, никогда уже не представится.
— Белград очень сильно изменился за эти годы. Это два разных города — тот, мой из детства, и современный. Дома те же самые, улицы те же самые, а люди и образ жизни совершенно другие. Раньше Белград был имперской столицей, наводненной приезжими из всех югославских республик и вообще со всего мира. Кого только не было, и каждый из них привносил в Белград частичку своего национального колорита… Пропали удивительные белградские аристократичные старики и старушки, которые обычную чашку кофе держали так, что ты сразу представлял себе их в каких-то великосветских гостиных прошлого века. Может быть, они у русских эмигрантов это переняли. Вообще город очень сильно опростился. Этому способствовала война, отток интеллигенции на Запад… Не хватает мне сейчас тех лиц, которые я помню из детства. На Скадарлию ходить просто не могу, она превратилась в какой-то аттракцион для туристов (в основном, китайцев), который закрывается в полночь. А в 80-е народ гулял на Скадарлии до пяти утра…
— В Белграде очень много чего строится, он стал абсолютно европейской столицей — урбанистичной, быстрой, стремительно меняющейся. Появляются новые места, центры притяжения, пропадают оазисы старой городской культуры. Двоякое у меня к этому отношение. Но я очень хочу привезти сюда свою дочь и показать ей этот город, где родилась её тётя, моя младшая сестра. Сестре было меньше семи лет, когда мы с родителями вернулись в Москву, но она прекрасно помнит Белград. А появилась на свет она в родильном отделении больницы «Драгиша Мишович». Мы потом, в 1999 году, смотрели в Москве по телевизору, как бомбят эту больницу, и вы представляете, наверно, что мы все чувствовали, — говорит Никита Бондарев.
Этой весной в больнице «Драгиша Мишович» лечат заражённых коронавирусом. Белград, конечно же, справился с эпидемией. Его пышные липы снова цветут, как это было год или десять лет назад, а по берегам Савы и Дуная вновь плывет тающий, нежный дым цветущих черешен, который так легко спутать со слезами ностальгии.