Диего Марадона отбыл на тот свет на 61-м году жизни. Его похоронили на кладбище Белла-Виста в 35 километрах от Буэнос-Айреса, рядом с родителями. Однако, как писал Шарль Бодлер, «Бог – единственный, кому для того, чтобы править, даже необязательно существовать». Собственно, этой фразой-эпиграфом и открывается лента Эмира Кустурицы о легендарном Диего Марадоне. Фильм, который уж теперь-то точно обязателен к просмотру (или пересмотру). А Марадона для многих действительно превратился в божество.
Недаром в Аргентине – и это показано в ленте – существует Марадонианская церковь. Факт общеизвестный, но Кустурица показывает зрителю, как функционирует сия диковинная структура. Например, чтобы вступить в неё, вы должны совершить ритуал: повторить тот самый гол Марадоны, забитый «рукой Бога». Вообще для человека религиозного многие кадры из церкви имени великого футболиста покажутся как минимум оскорбительными. Здесь вам и переделанное «Отче наш», и модернизированное Причастие. Кощунство, я бы сказал, но не все так старомодны.
Впрочем, Диего Армандо действительно вышел за рамки великого (это слово будет повторено в тексте без стеснения много раз) футболиста и перешёл куда-то в область эмблематики и символичности. «Играй как Бэкхэм» — был такой фильм, и название его одновременно симпатичное и глупое. Потому что во всех уголках необъятного мира хотели играть исключительно как Марадона. Диего Армандо совершал на поле гениальное действо, но в чём-то ему и повезло. Ведь его главный конкурент — Пеле — не застал эпоху телевидения, потому совершал красоты для ограниченного круга лиц. Марадона же творил величие, – и его транслировали на экранах в десятках миллионов квартир. Тут-то все сразу влюбились.
Это как в глупеньком, но смешном фильме «Без чувств», где отличившемуся на хоккейной площадке чернокожему парнишке говорят «Ты как Третьяк». Потому что, да, в хоккее есть Владислав Третьяк — и все остальные. В футболе ещё очевиднее: фразы «играешь как Марадона» или «да ты Марадона» означают не сравнение с конкретным футболистом, но высшую форму восхищения. Вроде «Да ты бог, парнишка!».
Эту линию Кустурица тянет в фильме чётко, хотя рассказывает он вовсе не о том, как выйти из бедняцких кварталов и стать главным аргентинцем в истории. Кстати, на ваш взгляд, можно ли именно Марадону назвать самым известным аргентинцем? Я бы, конечно, выбрал Хорхе Луиса Борхеса – писателя колоссального, однако понимаю, что Марадона для миллионов актуальнее. А его культ в родной стране с чем можно сравнить? Примерно с тем, как в Советском Союзе превозносили Юрия Гагарина. И оба по-своему улетели в космос. Да они и сами космос.
Однако Кустурица обманывает зрителя, — и в этом ему помогают переводчики и кинопрокатчики. Они перевели название ленты как «Марадона» (в одно слово). В оригинале же — «Марадона глазами Кустурицы», — и это важная ремарка, потому что мы смотрим на божество глазами человека, который отчасти тоже желает стать творцом, а потому управляет процессом так, как ему угодно.
В картине нет всего Марадоны, цельного и полного. Например, футбольная часть – становление, вознесение, падение – практически не показана. И голы здесь демонстрируются исключительно в виде разряжающих пауз (под музыку Sex Pistols): мол, антракт. Хотя есть забавный эпизод в VIP-клубе. Туда на закрытую вечеринку приглашают Кустурицу, и две действительно шикарные девицы танцуют для него стриптиз. Эмир смотрит на них некоторое время, но после отвлекается на телевизор: там демонстрируют голы Марадоны, и те захватывают серба больше. Владелец клуба одновременно смеётся и возмущается: девочки всегда жалуются, что на них не обращают внимания, когда на экранах крутят футбольные свершения Диего Армандо. При этом следует заумное рассуждение Кустурицы о земных и райских удовольствиях и о смыслах, с отсылками к Юнгу, Фрейду и всё тому же Борхесу: смотрится классно и в стиле излюбленного Эмиром балканского абсурдизма.
Однако всё это, повторяю, фон. Потому что центральное для Кустурицы (и об этом он прежде всего и делал ленту) – это Марадона как один из главных символов альтернативного мира. Того мира, который в определённый момент начал создавать сам Эмир. Не забываем, что после «Марадоны» он в качестве режиссёра не делал кино 8 лет: вернулся лишь в 2016 году, сняв эпичную картину «По млечному пути». Да, мы помним, что Кустурица – человек импульсивный: он ведь, к примеру, грозился вообще никогда больше не снимать, отвечая недоброжелателем в прессе. А «Марадона» был встречен публикой не так чтобы благожелательно: его часто называют «худшим фильмом Кустурицы».
Но подобное, на мой взгляд, ожидаемо. Публика ждала от мэтра работ в стиле «Андеграунд», покаянных заигрываний с западной конъюнктурой, — но сам-то он двигался в принципиально ином направлении. Дрейфовал в сторону альтернативного мира – того, что бросает вызов «концу истории и последнему человеку». Тому, что отказывается воспринимать американскую мечту как высшее устремление, а сам Запад — как общество богов и титанов. Поэтому Кустурица снова и снова повторяет мысль о том, что есть и другие боги, и один из них — Диего Армандо Марадона.
И тут лента вещает не о футбольном вознесении, а об устремлении социально-политическом. Кустурица смотрит на аргентинца как на один из символов альтернативного мира, который способен благодаря своей славе доносить иную правду до миллионов. Это не путешествие по футболу, не история о self-made man, а революционный манифест, экранизация лучших песен Rage against the machine. И этим работа Кустурицы отличается от большинства других биографий, где уповают обычно на то, как шёл по лестнице в небо герой. В случае футболистов зачастую всё ещё проще.
Но вот что забавно – и, безусловно, рискованно: Кустурица, обращаясь с одним из двух, пожалуй, главных футболистов планеты более чем решительно, наделяет его функционалом, необходимым для режиссёра, но не для героя. Это документальный фильм, да, однако типажи здесь прописаны. И не потому что Диего Армандо играет кого-то: нет, он остаётся сам собой, акцентированным и выкристаллизованным, — но высвечена, будто прожектором, лишь часть его личности. И часть эта предельно ясная: «если бы он не стал футболистом, то стал бы революционером». Но вот в чём фокус: ведь не стал по итогу. А отправился тренировать сборную и клубы (неудачно).
Революционером же, низвергателем устоев, столпом мира, альтернативного Западу, Марадона явился только в фильме Кустурицы. И режиссёр подобрал ему соответствующий актёрский ансамбль, окружив такими персонажами, как Фидель Кастро, Уго Чавес и Эво Моралес. В этом есть очень много от Оливера Стоуна с его работами о нерассказанной истории США, исследованиями Латинской Америки и вообще миров за пределами американского. Однако Стоун исходит из звёздно-полосатого бытия, а Кустурица смотрит взглядом православного человека, усмирённого европейским дисциплинарным санаторием и израненного развалом и бомбардировками родины. Проблема в том, что Эмир больше колоссальный художник, нежели публицист.
А вот сам Марадона так до конца и не погрузился в своё революционное «я». Он остался, прежде всего, большим ребёнком, который толком так и не понял, как обращаться со своим талантом, как управляться с ним максимально эффективно и ловко. На выходе «Марадона» — это фантазия о том, каким мог бы стать, но не стал в новой и, казалось бы, сверхорганичной для него ипостаси футбольный кумир миллионов.
Начиналось же всё блестяще: с трактовки того самого легендарного и скандального гола, забитого великим аргентинцем в ворота Англии в четвертьфинале Чемпионата мира-1986 с отсылкой к событиям на Фолклендских островах. И сам Марадона спустя время говорит, что положить мяч в ворота британцев значит им отмстить. Всё логично: спорт – разновидность войны, а футбол — особенно. В нём можно победить тех, кого не сломить на реальном поле боя. А потому матч – это не просто банальное «22 человека гоняют мяч», но ристалище, где, выходя на битву, как говорит Марадона, ты представляешь убитых соотечественников. Всё так. Но финальный свисток прозвучал, — а что дальше?
Когда Марадона ушёл из жизни, я написал текст его памяти и сравнил в нем великого аргентинца с рок-звездой, рассказал о его революционном альтернативном проекте и предложил смотреть нарезку голов под песни Sex pistols. Каково было моё удивление, когда я увидел аналогичное в фильме Кустурицы. Пространство смыслов едино, и каждый черпает оттуда, пусть и с разницей в 12 лет.
Однако ни в моём тексте, ни в фильме Кустурицы нет unhappyend’а: пластмассовый мир, похоже, победил – и не только в футболе, где всё меньше души и всё больше расчёта и власти денег. Нет и той Латинской Америки, о которой мечтали Чавес, Кастро и Марадона. Сами они — в могиле, а память о них стараются либо стереть, либо унифицировать, интегрировав в стандарты западного масскульта. Никто из названных этого бы не хотел, но и избавиться от них — нельзя. Это тот выбор, который ещё предстоит сделать в будущем. Которого нет, как пели Sex Pistols. Но только это и оставляет надежду, что последняя минута решающего матча ещё не сыграна.