Роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина» — одно из самых известных произведений русской классической литературы не только в России, но и за рубежом, в том числе и на Балканах. Переводы на множество языков мира, театральные постановки, балет, опера, мюзикл, продолжающиеся и по сей день экранизации романа, наконец, многочисленные фанфики — всё это говорит само за себя. Один из первых «фанфиков» на эту тему был создан профессионалом, хорватским писателем и членом Хорватской академии наук и искусств Неделько Фабрио (1937-2018). Роман «Смерть Вронского», написанный в 1994 году, ещё стал и первым хорватским романом об Отечественной войне (так в Хорватии называют события 1991-1995 годов). Как же распорядился судьбой Вронского уроженец Сплита, хорватский писатель с итальянской фамилией?
«В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович (Кознышев, один из второстепенных героев романа — прим.авт.), в это время ни о чём другом не говорили и не писали, как о славянском вопросе и сербской войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии к славянам… Резня единоверцев и братьев славян вызвала сочувствие к страдающим и негодование к притеснителям. И геройство сербов и черногорцев, борющихся за великое дело, породило во всём народе желание помочь своим братьям уже не словом, а делом», — так Лев Толстой описывал общественные настроения в России, царившие в России в конце 1870-х годов. И главный герой романа, граф Алексей Кириллович Вронский, переживший тяжёлый психологический слом после гибели своей возлюбленной, Анны Карениной, отправляется добровольцем в Сербию на войну с турками. С лёгкой же руки Неделько Фабрио Вронский на страницах его романа перемещается во времени в 1991 год и едет опять же в Сербию, хотя в итоге ему суждено было оказаться в Хорватии — под городом Вуковаром, где с августа по ноябрь того года шли тяжелейшие бои между частями Югославской народной армии (ЮНА) и сербских добровольцев («четников») с одной стороны, и хорватскими воинскими соединениями — с другой.
Времена эти — конец 1870-х и начало 1990-х действительно были во многом схожи, за исключением, конечно, того, что в эпоху Толстого Россия даже и не думала распадаться, а Сербия благодаря именно ей и получила тогда независимость. Но, к примеру, разного рода общественные мероприятия, посвящённые славянам, стали и в начале 1990-ые входить в моду. Вот и автор «Смерти Вронского» очень красочно описал прошедший в Москве литературный вечер писателей из Сербии, на котором побывал Вронский перед отъездом на войну.
«…По мере того как час проходил за часом, братание продолжалось: постепенно перед ними открывались всё новые и новые пространства общей национальной памяти — в густых лесах, возросших в далеко давние времена, росли одни и те же деревья, пели одни и те же птицы, их грело одно солнце, их прошлое воспевал общий героический эпос, а в церквах курился один ладан», — этой цитатой из романа Фабрио можно передать всю ту атмосферу, которую можно было ощутить на таких встречах.
Весьма мастерски автор из Сплита воспроизводит сербские нарративы, посвящённые истории этого народа и истории его соседей, в частности, о сербах как одном народе с разными названиями и тремя верами (включающего черногорцев, хорватов и бошняков), о том, что хорватского языка, как и отдельного народа, не существует и в то же время возмущение тем, что хорваты почему-то стремятся отделиться и жить в независимом государстве. В эту сербскую национальную концепцию, которую Фабрио изложил в своём романе, охотно поверили и многие русские, в том числе и Алексей Вронский. Царившие тогда в Сербии настроения он в полной мере ощутил, прибыв в Белград, где на него оглушительное впечатление произвела толпа, провожавшая солдат и технику ЮНА под Вуковар и в Книн, на защиту восставших сербов, и такие же, как и на литературном вечере в Москве, речи сербских интеллектуалов, которые рассказывали Вронскому и его товарищу Петрицкому о вековых страданиях избранного Богом сербского народа.
Еще более выпукло Неделько Фабрио изображает офицеров ЮНА и командиров отрядов четников, осадивших Вуковар. Из-под его пера появились уже даже не представители сербской интеллигенции, пытавшие облечь свои взгляды хотя бы в какую-то наукообразную форму, а обезумевшие от злобы животные. Так, на слова одного из командиров ЮНА о необходимости взрывать дома хорватов под Вуковаром его подчинённый отвечает:
«Так мы и поступали, товарищ капитан… И частные дома этих гадов, и усташские магазины, и фирмы. Если мы и сейчас не отомстим им за всё, что творили с нами усташи в сорок первом, то когда же? А пленных мы заставили признаться в том, что они сжигали сербских детей в печах, отрезали им пальцы и так далее. Всё делаем в соответствии с вашими указаниями».
Наблюдая за колонной сербских беженцев, один из югославских полицейских с удовлетворением отмечает, что это результат эффективной работы сербской пропаганды, так как «эти люди поверили, что усташи перебьют их всех до одного». Во всех деталях, как профессиональный военный эксперт автор воспроизводит и схему осады Вуковара силами ЮНА и четников:
«А с Дуная ведут стрельбу корабли речной флотилии, а из-за Дуная миномёты, и из Бршадина миномёты, а из Негославца орудия, и даже сам город восстал против самого себя, и огрызается миномётами из пригорода Петрова Гора, а от улицы Радича и от Истарской улицы уже ничего не осталось…»
Что и говорить, печальное зрелище. И в наши дни, если спросить любого хорвата о событиях 1991 года в Вуковаре, то он расскажет об осаде города, превратившей его в руины, о бесчинствах прибывших из Сербии четников, о казни сербами на ферме близ Вуковара более двухсот мирных хорватов, захваченных в городской больнице… Если же спросить о тех же самых событиях любого серба, то он расскажет об антисербской истерии в обретшей независимость Хорватии, о возрождении усташской идеологии, о дискриминации сербского населения на всех уровнях, о бесчинствах таких же хорватских паравоенных отрядов в Вуковаре и его окрестностях. И оба они, хорват и серб, будут обвинять друг друга во всём, что случилось. Конца и края этим спорам не будет никогда.
А что же главный герой романа, граф Вронский? Его отправили под Вуковар и поставили задачу командовать эскадроном и «уничтожать неприятеля и оказывать моральную поддержку сербскому населению». Выражалась эта поддержка в раздаче оружия населению сербских сёл близ Вуковара, и Вронскому постепенно стало казаться, что он со своими боевыми товарищами выступает в роли подстрекателей. Его поражала жестокость четников, хваставшихся вырезанными у хорватов глазами. Более того, он даже попытался помешать своим боевым товарищам, прибывшим из России, расстрелять группу хорватских пленных, из-за чего крупно с ними, товарищами, рассорился. И таких эпизодов, свидетельствующих о том, что Вронский постепенно начинает менять своё отношение к этой войне, в романе более чем достаточно.
Неделько Фабрио много внимания уделяет размышлениям Вронского на войне, в ходе которых он часто возвращается мыслями к Анне Карениной, задавая себе такие, например, вопросы: а не являются ли все те смерти, с которыми сталкивала его судьба после того, как он решил остаться с Анной, подтверждением той оценки его чувств к ней, которые дала его мать, а именно «губительная вертеровщина»? Так или иначе, в изображении Неделько Фабрио Вронский получается, пожалуй что, самым положительным персонажем, в особенности на фоне циничных командиров ЮНА и озверевших четников. Более того, с лёгкой руки автора романа во сне к Вронскому является пленный хорватский солдат и рассказывает ему о своих мучениях в сербском концлагере и о том что, он, Вронский, на этой земле — оккупант. После такого сложно не засомневаться в правильности того, что ты делаешь. Во время очередного сеанса размышлений Вронский признаётся себе, что «нет такой кисти, которая могла бы изобразить все те ужасы, которые превратили этот город в груды чёрных развалин, и нет такого пера, которое было бы в состоянии описать душевную боль бывших жителей этого города».
Впрочем, был на этой войне эпизод, заставивший Вронского на какое-то время забыть об Анне Карениной. После взятия Вуковара он вместе с Петрицким перебрался на другой участок фронта в восточной Хорватии, где встретил медсестру из госпиталя для умственно отсталых детей по имени Соня. Соня оказалась украинкой, приехавшей сначала в Белград, где была «вовлечена в ночную жизнь», а потом отправилась на фронт с отрядом сербских добровольцев. В первый же день она раздразнила воображение Вронского («если бы Вы попали ко мне в Мироновку, я бы налила Вам украинского борща, да погуще, подала бы горячую паляницу, выпили бы мы с Вами вишнёвой наливки да сплясали нашего гопака»), а потом и вовсе оказалась с ним наедине. Вначале рассказав Вронскому об изувеченности его души и призвав его вновь поверить в любовь, Соня отдалась ему. Автор даже не преминул добавить от себя несколько строк с извинениями за эту вольность, обращённые к Льву Николаевичу Толстому, заверив, что такая сцена никак не унизит величия его пера. Тем более что на страницах романа Фабрио Вронский погибает всё же с мыслями об Анне, подорвавшись на хорватской мине…
Роман «Смерть Вронского» был написан тридцать лет назад, когда война в Хорватии ещё продолжалась. Десятилетие спустя, в 2004-м он был переведён на русский язык. Хорватский взгляд на события начала 1990-х, тем более в рамках художественного произведения, и по сей день не слишком хорошо известен в России. Вероятно, осознавая это, Неделько Фабрио написал отдельное послесловие к роману для русского читателя. Помимо комплиментов в адрес русской литературы и честного признания в том, что он никогда не бывал в России, автор не менее откровенно заявляет:
«Я не жду аплодисментов от российских читателей „Смерти Вронского“, но я надеюсь на искреннее желание постараться понять меня как писателя».
И он прав — аплодисментов от русского читателя он вряд ли дождётся. Но есть надежда, что на попытку понять не только его изложение тех событий, но и постмодернистский эксперимент с героем одного из самых знаменитых романов на русском языке Неделько Фабрио всё же рассчитывать может.