Если вы ищете книгу на один вечер, чтобы забыться после тяжелого рабочего дня, отвлечься от просмотра новостей и позабавиться наблюдением за сюжетными перипетиями, то… не открывайте роман «Песочные часы» Данило Киша. Вернитесь к нему, когда у вас появятся силы на работу мысли, работу принятия. На литературном свидании с Кишем от вас потребуются полноценное соавторство и готовность к поиску. Порой – преодоление. Так в юности пробуешь что-то из «взрослой» еды, непонятной для детей, вроде оливок: на первый укус слишком непривычно, а потом как-то затягивает, уже не оторваться. Нужно дать себе время распробовать прозу Киша, привыкнуть к ее своеобразию, чтобы потом получить ни с чем не сравнимое наслаждение.
Данило Киш – это тот случай, когда уместнее всего будет определить писателя как югославского, имея в виду «выходец из Югославии», и ничего более. Сын венгерского еврея и сербки из Черногории родился в Воеводине, учился в Белграде, жил в Черногории и умер в Париже. Объединив в себе столько кровей, культур и влияний, Киш, конечно, должен был стать по-настоящему интернациональным автором. Он и стал им. А в своих книгах, статьях, интервью этот писатель всегда очень много внимания уделял тому, как опасна идея национальной исключительности. По его мнению, националист – по определению невежа, и национализм он выбирает как путь наименьшего сопротивления, встав на который, больше не нужно интересоваться другими народами, другой культурой, другой этикой. Писателю, чей отец погиб в Освенциме, противна была эта форма коллективной паранойи, являющейся следствием зависти и страха. Что ж, видимо, вслед за писательницей и критиком Сьюзен Зонтаг нам остается только порадоваться: умерев в 1989 году, Киш не увидел, насколько живуча так страшившая его идеология. Не узнал, что национализм был и остается той картой, которая гарантированно сыграет при любом геополитическом раскладе.
Данило Киш выбирал для изображения крупные, тяжелые темы, болезненные для ХХ века: трагедия личности в условиях тоталитаризма, ужасы фашизма, антисемитизм – все, чему он сам стал свидетелем, что коснулось его семьи и его самого лично. Однако сложность прозы Киша для читательского восприятия заключается вовсе не в выборе тем. Его непростой творческий метод предполагает стремление к объективности, которую Данило Киш боится испортить всезнанием автора. Писатель мечтал о правдивости, граничащей с документальностью. По сути последним его произведением стал документальный сериал, снятый на основе интервью с реальными жертвами концлагеря на Голом острове. Свидетельства очевидцев, лишенные оценочной составляющей, правда из первых уст – не это ли способ избежать давления авторской точки зрения?
В романе «Песочные часы» автор заворачивает повествование в многосоставную, причудливую форму, приглашая читателя поучаствовать в создании истинной картины происходящего из 67 фрагментов. В прологе мы видим, как персонаж начинает писать письмо, а в последней главе имеем возможность ознакомиться с содержанием этого письма. Оставшиеся 65 кусочков паззла даны читателю для того, чтобы он мог самостоятельно восстановить события, судьбы и характеры людей, речь о которых идет в письме. Это своего рода ассоциации, всплывающие в сознании пишущего персонажа. Для пущей отвлеченности от автора некоторые фрагменты подаются в форме вопросов и ответов и характеризуются писателем как «Дознание». Эта книга буквально содержит больше вопросов, чем ответов. Киш динамически меняет точку зрения, манеру, темп повествования, чтобы в итоге создать не просто текст, а что-то живое, наблюдаемое в развитии. Он предлагает читателю самостоятельно достроить, восстановить картину из мелочей. Как много могут сказать о жизни в военное время не манифесты и лозунги, не списки жертв и разрушений, а детали. Вот мужчина в гостях беседует за игрой в шахматы:
Какими рецептами обменялись хозяин и гость?
Гость поделился с хозяином рецептом приготовления гарнира из кислого щавеля и из крапивы с маргарином или без, а хозяин поделился с гостем магической формулой получения алкогольного напитка из картофеля с использованием домашних подручных средств.
А вот он размышляет о бытовых вопросах переезда:
Какую он усмотрел причинно-следственную связь всех явлений с перемещением своего движимого имущества?
Что скорость движения его шкафов по рельсам находится в прямой зависимости от успехов сил Оси на театрах военных действий, и в обратной зависимости от успехов Красной Армии.
Собирай, читатель, понимай, чувствуй, восстанавливай. Осмыслить человеческое существование и его связь с историей – это труд, здесь не годятся готовые сентенции. Жизнь человека – загадка, и размышления о ней можно подать разве что в формате «Записок сумасшедшего»:
К чему все усилия человечества; все то, что называют историей; все то, что сотворяет человек и что сотворяет человека; что это, если не бесплодная и тщеславная попытка человека противопоставить себя абсурду всеобщего умирания, чтобы, так сказать, осмыслить это умирание — как будто смерть можно осмыслить, придать ей любое другое значение или любой другой смысл, кроме того, что она имеет!… что позволяет человеку, несмотря на осознание смерти, действовать и жить так, как будто она – это что-то такое, что за пределами его самого, как будто смерть – это природное явление!
Такое явное отступление от «традиционных повествовательных техник», безусловно, породило чрезвычайный интерес критики к творчеству Данило Киша. Работ, написанных об этом романе, хватило бы на небольшую библиотеку. И, кажется, именно в этом писатель и видел свою основную задачу: противопоставить абсолютному знанию автора соавторство интерпретаторов, придающее тексту смысл и завершенность.
Неоднозначно относившийся к наградам, Данило Киш был удостоен и премии НИН, и премии Иво Андрича. Он стал кавалером французского Ордена искусств и литературы и лауреатом премии Бруно Шульца. И Нобелевский комитет, скорее всего, не обошел бы этого автора стороной, не отмерь ему судьба всего 54 года жизни. А если вы наберетесь сил, и откроете книгу, и разгадаете вместе с Кишем загадку человеческого существования – это и будет маленькая ничтожная победа человека над вечностью ничтожества.