В выходной день я, как типичная жительница уездного города В., спешу на местный блошиный рынок в поисках добычи и впечатлений. Вернее, добычи впечатлений. На сербской барахолке, которая называется бувляк, можно найти все, что угодно — от пуговиц до свадебных платьев. Почти не ношенных. Ну, разве что один раз.
— Лазо! Разменяй!
— Чего ты кричишь, что за суета?
— Не видишь, леди сдачу ждет. То есть госпожа. Вернее, мадемуазель! — говорит Радован, отдавая мне мелочь.
Я сгибаюсь от смеха, потому что вспоминаю анекдот: «Женщина, сдачу передайте! Девушка, вы выходите? И только бездомный у подъезда снимает замусоленную шапку со словами ”Мадемуазель, не найдется ли десятки?”».
Радован — легенда нашего валевского блошиного рынка, человек, обладающий вкусом и чувством прекрасного. Он работает здесь больше тридцати лет. В отличие от других продавцов, у Радована на импровизированном прилавке разложены настоящие сокровища: старинные значки из тех времен, когда я еще ходила пешком под стол, латунные турки — джезвы, пепельницы, немецкие музыкальные шкатулки, резные иконы, губные гармошки. Как говорится, прима! Первый сорт! Да и пообщаться с ним всегда приятно.
— Радован, у тебя как в музее! — восторгаюсь я.
— Смотри, что у меня есть. Это не на продажу: купил себе у одного профессора. — Радован достает из сумки шкатулку, а в ней — огромные куски сырого янтаря.
Янтарь в Сербии уважают, считают мистическим и «добрым» камнем.
— А вот еще, смотри. Монета с Тито, выпущенная в год, когда он умер.
— Тито жил, Тито жив, Тито будет жить! Ты мне зубы не заговаривай! — смеюсь я.
— Садись, отдохни, — Радован царским жестом приглашает присесть на обитые бархатом стулья «из дворца».
Передо мной среди кучи ложек и вилок сверкает золотом чайное ситечко, и я чувствую себя героиней любимой книги.
Рядом высокий мужчина вертит в руках африканскую фигурку. Он уже купил две, но Радован решил всучить ему и третью. Я подключаюсь к разговору.
— Какие красивые! Две, конечно, сиротливо будут выглядеть… Да и вот те, что вы купили, — они же не пара, к ним третью надо… Да, обязательно! Что, всего двести динаров? Чего тут думать! — критически смотрю я на его покупки (1 сербский динар — 73 копейки — прим. Б.).
Мужик вручает Радовану деньги и уходит, а мы снова смеемся и даем друг другу пять.
Прохожу дальше, мимо раскладушек, ка которых навалены кофты, куртки, джинсы.
— Первый ряд — по сто динаров, второй ряд — по двести, а третий — бесплатно! — смеется, сверкая зубом, пожилой цыган, сидящий на стуле в том самом третьем ряду.
— Не бесплатно, а бесценно! — поправляю я, и цыган мне подмигивает.
Его напарница предлагает мне купить мохеровую кофту роскошного алого цвета.
— Смотри, красота какая! — она накидывает товар на плечи. Я искренне охаю.
— Да вы что! Ни в коем случае не продавайте, вам так идет! У вас помада идеально подходит, сами посмотрите!
Цыганка оглядывает себя, смотрится в зеркальце, которое лежит в той же куче «драгоценностей», и недоверчиво спрашивает:
— Ты серьезно сейчас?
— Абсолютно. Вы очень красивая в этой кофте. Вот мужчина поддержит, — говорю я, и пенсионер, покупающий рядом транзистор, одобрительно кивает головой.
Женщина буквально расцветает.
«Мексиканские тушканы» на сербской «блошке» тоже есть. Серая каракулевая шубка переливается на солнце нежными завитками. Вздыхаю. А вдруг на улице встретишь ее бывшую хозяйку?
На эту тему однажды даже муж пошутил. Как-то я искала на блошином рынке позолоченные деревянные рамки для вышивок. Шесть у меня уже есть, но надо бы еще три. Спрашиваю супруга: «Как думаешь, а цыганам можно заказать такие рамки, чтоб они мне принесли?». Он смеется: «Закажи. Придешь покупать, а там твои же лежат!».
Неподалеку молодой человек в кожаных штанах примеряет байкерскую куртку в цветах итальянского флага, и я жалею, что он меня опередил: вот моему мужу такая бы больше подошла.
Я люблю наш блошиный рынок. Философия сербского бувляка — жить радостями одного дня и одновременно беречь воспоминания о прошлом: их навевает здесь каждый предмет.
Беру в руки фотоаппарат Polaroid: такие выпускались в 70-е. В те годы это был самый популярный подарок в США на Рождество. Вдыхаю запах своей юности, который ни с чем не спутать: пластмасса, пленка и что-то манящее заграничное, — и думаю о том, что снимали прежние владельцы. Теперь ему пришла пора фиксировать историю жизни нашей семьи. Всего за сто динаров! А роскошный винный комплект — кувшин из зеленого стекла в кожаном футляре, сосуд для льда и изящные фужеры на тонких ножках — идеально вписался в наши летние вечера на террасе. Красота!
Вообще говоря, выбор посуды здесь больше, чем в любом магазине.
— Дайте вон ту, синенькую, а то на работе кофе пить не из чего, а из дома нести не хочу, — объясняет покупательница, обследующая коробки с чашками в поисках «той самой».
Рядом на табуретке сидит немолодая женщина в ярком платке и задумчиво бренчит на гитаре с двумя струнами. На краю ее стеклянной пепельницы дымится сигарета.
Под эти неторопливые аккорды я продолжаю путешествие по волнам памяти. Вот самолет из железного конструктора: такой дарили моему брату лет 25 назад. Вот сорокалетний плюшевый медведь из моего детства. Вот советский будильничек Slava (экспортный! Одиннадцать камней, что бы это ни значило). Я трясу его, и внутри круглого обшарпанного корпуса вдруг оживает маленькое механическое сердце. И стучит радостно, и торопится сообщить: «Я снова живу, я снова приношу пользу!». Засыпать под этот тик-так так сладко, словно в детстве, но знали бы вы, как он умеет будить! Этот трезвон способен не только поднять на ноги, но и заставить замереть в ожидании начала утренней гимнастики по радио!
Мне нравится давать второй шанс вещам, казалось бы, уже отжившим свой век. И таких, как я, очень много среди посетителей сербских блошиных рынков. Если избавить от пыли старую люстру и вкрутить в нее современные лампочки, она с благодарностью и теплом будет скрашивать зимние сумерки и дарить надежду на то, что весна все-таки не за горами.
Все мы, кто любит такие свидетельства прошлого, отчаянно скучаем по нему. Сербский бувляк с его пестрым, как мозаика, барахлом — это наша машина времени, которая моментально переносит в те времена, о которых помнишь только хорошее.
В нашу эпоху пластика каждый стеклянный елочный шарик, который когда-то украшал чей-то пахнущий елкой дом, сам по себе и сокровище, и свидетель эпохи. Того безвозвратно прошедшего времени, когда деревья были большими, мандарины пахли праздником, а советские и югославские студенты дружили по переписке, отправляя друг другу открытки с видами Белграда или Москвы.
— Вы же русская? Я по акценту угадала! Я же переписывалась с Верой из Обнинска. Мы так русский язык учили! Письма друг другу писали, рассказывали, как живем. Смотрите, этот платок — как русский. Что думаете? — говорит валевка Драгана, с которой мы разговорились, перебирая шарфы.
— Когда в следующий раз сюда соберешься, позвони мне, ракию принесу попробовать, — на прощание говорит Радован, вручая мне клочок бумаги с номером телефона. Он вырвал этот листок из записной книжки, которая раньше была в каждой квартире возле телефонного аппарата: «А — Анюта, подружка, второй подъезд…».
Помните такое? Скучаете по тем временам?