Когда я спрашивал Эдуарда Лимонова о войне, о том, как он участвовал и выживал в ней – первый раз для интервью, а второй просто так, в товарищеской беседе, — он, фирменно улыбаясь, говорил «Это вам надо спрашивать у…» и шутя называл фамилии. Хотя, в отличие от многих – в том числе и тех, кто побывал на войне исключительно для эпической отметки в биографии, – Лимонов имел право говорить на эту тему свободно. Он не рисовался в битве, не вставлял себя натужно в её антураж. Лимонов насколько рискованно, настолько и органично погрузился в войну, нащупал ее пульс, а после сам стал существовать в её ритме.
Впрочем, если говорить о военной прозе Лимонова, не стоит всё же проводить аналогии с признанными мастерами жанра, будь то Лев Толстой, Константин Воробьёв, Юрий Бондарев или Виктор Некрасов. В текстах Эдуарда Вениаминовича битва разворачивается скорее на иных планах. И, конечно, при этом художник Лимонов по обыкновению рисует себя: ставит на первый план, иногда даже чересчур увлекается, сообщая, например, что кровь его той же группы, что и у Иисуса. Но это не мешает автору мастерски дать полнокровный срез эпохи, судеб, нравов – фотографически и вместе с тем объёмно, с предельной глубиной резкости.
Тут, собственно, и кроется одна из составляющих величия Лимонова. Ведь при всей его автобиографичности и фиксации на самом себе он, прежде всего, лишь линза, сквозь которую можно в мельчайших деталях рассмотреть всю панораму. Казалось бы, пишет человек о детстве, но выходит полотно времени — «У нас была великая эпоха». Или просто о водоёмах, а получается энциклопедия характеров — «Книга воды». Перечислять можно бесконечно: практически все книги Лимонова нужно читать не только как великолепную прозу, но и как документ. Не как исторический (хотя и как его тоже), но и как глубинный, метафизический.
Лимонов, в первую очередь, свидетель, а главное, — он осмыслитель (что уж совсем редкость) тех изменений, которые происходят в невидимой – энергетической, если угодно – ткани бытия. Он видит, чувствует, как переплетаются и рвутся нити, вызывая тектонические сдвиги в истории и выворачивая человеческие судьбы. Потому столь ясно Лимонов предвидел и предсказывал будущее, и масса его брошенных как бы невзначай пророчеств сбылась и продолжает сбываться.
Я, помню, в детстве читал то ли рассказ, то ли статью (наверное, всё же рассказ) об очках Джона Леннона. Смысл его был таков: через свои магические линзы великий «битл» видел мир по-особенному, обладая сверхоптикой восприятия. Вроде Нео из «Матрицы» — после того, как тот стал избранным. Вот и Лимонов, возможно, сквозь свои очки умел разглядеть не просто главное, но первостепенное, архетипическое, приводящее мир в движение.
Тем важнее, что Эдуард Вениаминович оказался в Югославии во время большой войны в начале девяностых. Сначала писатель (в тексте Лимонов на сербский манер называет себя «писец», хотя лингвистически правильно «писац») отправляется в Белград на презентацию своей книги. И тут, с первой же страницы, — максимальное погружение в контекст: «На полотнищах газет то и дело видно короткое, бритвенно острое слово СМРТ, то есть “смерть”. Сербская смерть быстрее русской, она как свист турецкого ятагана». Там, в Белграде, Лимонова приглашают поехать в места боевых действий. Казалось бы, да, он отправляется на войну, но на самом деле — исследовать смерть, искать доказательства того, что та бесконечна.
«Официальная версия моих приключений в те годы: журналистская деятельность… — говорит русский писац. – Мой диагноз был простой: авантюризм. А прикрывался я личиной военного корреспондента».
В биографии Лимонова, миллионами экземпляров разошедшейся по миру, француз Эммануэль Каррер пишет, что Эдуарду не хватало своей войны. И это так, но была и ещё одна причина – рваные, нервные отношения с тогдашней женой Наталией Медведевой. Фактически от неё — пьющей, гулящей, но бросить нельзя — и устремляется на Балканы Лимонов. «Я на тебе как на войне, а на войне как на тебе…».
К слову, оказавшись в Югославии Лимонов оценивает статную красоту сербок: «красавиц здесь куда больше, чем во Франции» (но не ждите сексуальных описаний — вроде тех, что встречали в «Это я – Эдичка» или «Палаче»). В «СМРТ» вообще всё резче, быстрее. Это в принципе небольшая книга – 250 страниц, и когда я только начал читать её, показалось, будто Лимонов бежит по югославской войне, точно длинноногий гигант по кочкам – провалиться не хочет. Однако странице к 70-й я понял, насколько выверен в «СМРТ» автор: из обилия материала он выбрал зёрна, отшлифовал и даже прорастил некоторые из них. Это очень ладно скроенная книга, предельно ритмичная и интонационно грамотная.
Чехов говорил, что самое трудное для писателя – резать и сокращать, так вот Лимонов в своей работе дал выжимку — концентрат войны. А та настолько спаяна с жизнью, что разделить их невозможно. Беда в том, что они сами — с мясом, слезами и кровью — пытаются оторваться друг от друга.
Серб женат на хорватке и привозит её в родное село, где на них тут же накатывают с осуждением — своя маленькая война. Последнее словосочетание особенно важно. Серб видит в прицел винтовки своего соседа хорвата, которого всю жизнь ненавидел, и, зевая, собирается убить того, но выбегает маленький сын, — и жалость не позволяет пальцу нажать на спусковой крючок. В «СМРТ» прекрасно показано, как из маленьких конфликтов, стычек и поединков складывается, точно пораненные мышцы, липнущие друг к другу, глобальное противостояние, – и в нём первостепенна лишь смерть и к ней приводящее.
Книга Лимонова — это своего рода мозаика, собранная из доказательств смерти. Да, битва на Балканах начинается как крестьянская война за землю, но в итоге перерастает сначала в сражение за право быть в принципе, а после — в эсхатологическое бедствие, пропитывающее саму ткань бытия.
К примеру, у Воробьёва война выглядит убийственно противоестественно и вместе с тем героически. У Кустурицы – трагикомично и абсурдистски, но в любом случае как нечто выпавшее из реальности, вывалившееся и разорвавшее кольцо жизни, точно межпозвоночная грыжа — диск. А в «СМРТ» война в первую очередь – среда обитания. Она обволакивает всё вокруг, и люди в ней сперва становятся как чумные, а после вырабатывают иммунитет. Если искать литературные аналогии, то, пожалуй, ближе всего к книге Лимонова дилогия Курцио Малапарте о Второй мировой «Капут» и «Шкура», где блестяще показано единство проигравших и победителей: связь неочевидная и вместе с тем — нерушимая.
«Война – это не дуэль и не фехтование. Ты никогда не можешь быть уверен даже в атаке, кто ответственен за труп, на который ты выбежал: ты или бегущий рядом товарищ. Чья пуля его сразила — никто точно не определит». Так пишет Лимонов и клеймит гражданских, которые «возмущают своим идиотизмом, неповоротливые, медленно ходят, ленивы как коровы и не умны». И тут автор – к чему я вспомнил Малапарте — убеждает, что война не только разъединяет, но и парадоксально сближает, когда, например, на парижской вечеринке встречаешь снайпера, бившегося за хорватов, – врага по сути, но вас примиряет и даже объединяет, как вы месили одну грязь в одной стороне.
При этом Лимонов на югославской войне – априори не свой. В том числе и потому, что сербы ждали помощи от русских, а её не последовало. Это также важная деталь той войны, когда сербские воины грешат на российскую власть, заявляя «Ельцин – усташа». И русский писац уедет, а сербы останутся, точно мумии, замурованные в гробницах, – неподвижные, но ещё живые.
Впрочем, и для Лимонова СМРТ и война навсегда соединятся с ним – станут преследовать, как чёрная метка. Потому что не поняли его, осудили уже за то, что поддержал сербов. Сам Лимонов говорит об этом максимально просто: я оказался на их стороне, – и я был с ними. И вместе с тем делает такую ремарку, сидя в деревеньке и глядя на белую лошадь (стопроцентный символ): «Я не мог сказать об этом моим друзьям сербам, но я сидел и думал о том, что в этой войне обе стороны правы. Ибо шла война за землю – самое дорогое, что есть у крестьянина».
Но меж тем в основе трагедии — старый принцип «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». В случае Югославии Лимонов формулирует это так: «В чём они ошиблись, если они ошиблись? Они ошиблись в том, что недооценили жестокость и европейцев, и янки. За демагогией не разглядели железную пуританскую волю наказать и даже уничтожить их только потому, что сербские диаспоры мешали им осуществлять свои планы». Таков ответ на вопрос, чуть ранее заданный самим автором: «Сербы — такие же крупные, сильные, решительные мужчины и женщины, как янки. Они – как бы американцы Балкан. Только почему Запад — с мусульманами?».
Вера здесь крайне важна. Она — второй ключ от ворот СМРТ. Сам Лимонов постоянно подчёркивает, что сербы – единственные в мире, кто, сменив религию, меняет и национальность. Тут есть блестящий рассказ о том, как русский писац вместе с сербскими воинами рванул в самовольную отлучку на Рождество в Венецию. Сначала много комичного, «добрая история», но в конце – трагедия, потому что американка Сандра едет вместе с сербами и погибает с ними, когда в 1995 году хорватские войска уничтожают Республику Сербкая Краина.
Таких «сандр» в «СМРТ» множество. Это своего рода одна из «Книг мёртвых», некрологов, которые любил создавать Лимонов: калейдоскоп жизней и смертей как обычных людей — мирных жителей, солдат и «генералов, до войны бывших бандитами», так и героев новостных лент — от Караджича до Богдановича, прожившего ярко, но быстро. Можно читать «СМРТ» как ЖЗЛ, или как документальный роман, или как мантру бесконечной войны, – не суть. Важно то, что когда мир окончательно превратится в винегрет из фейков и симулякров, тогда останутся исключительно книги – такие, как текст Лимонова о Балканах.
И если герой Кустурицы, по библейской аналогии, ездил среди рвущихся снарядов на осле, то русский писац покидает поле битвы на такси, чудом избежав смерти. И конечно, Лимонов не даёт тут никаких новозаветных аллюзий, но они всё равно возникают: местами перед нами предстаёт житие мучеников, страдающих не столько за себя, сколько за весь мир, лежащий во зле, – тот самый мир, который обрёк их на эти испытания.
Потому что война, как и СМРТ, бритвенно остра, точно свист ятагана, – вот только удар его бесконечен. Книга окончена, жизнь Лимонова тоже, но битва на Балканах по-своему продолжается. Хорваты и сербы, «отличить которых можно лишь по форме нательных крестов», растворены в вечном противостоянии. И даже СМРТ не может расставить финальных знаков препинания.