Владимир Иванович Даль, знаменитый автор Толкового словаря живого великорусского языка, друг Пушкина и писатель, прославившийся под псевдонимом Казак Луганский, прожил богатую на приключения жизнь. Значительная их часть произошла с ним на Балканах — во время бытности военным хирургом на фронтах русско-турецкой войны 1828-1829 годов.
Когда война только началась, Даль учился на врача в Дерпте (нынешний Тарту). Русская армия хоть и теснила турок, но несла потери и остро нуждалась в медиках. Положение осложнялось и тем, что население территорий, освобождённых от ига Османской империи, оказалось во власти чумы. Оттого студентов, годных к несению медицинской службы, массово отправляли на фронт. Для Даля, в связи с его выдающимися способностями, сделали исключение: ему позволили сперва сдать экзамен на доктора медицины и хирургии. Во 2-ю действующую армию он был зачислен 29 марта 1829 года.
«Кончив, или почти окончив курс врачебных наук в укромной столице Минервы, в Дерпте, сел я и поскакал в поход на чуму, как там говаривали. В самом деле, почти все товарищи мои, выехавшие прежде, после и вместе со мною, сложили побеждённые, усталые кости свои в этом походе на чуму», — писал он в повести «Болгарка».
И действительно, две трети отправившихся на ту войну докторов погибло. Уцелевшие были приставлены к ордену Святой Анны третьей степени.
«Невольный ужас обнимал нас, когда проездом находились мы в Бузео. В Фокшанах — одни пустые, заглохшие улицы, дома без жителей, без окон, без дверей, и все мертво и тихо; кучи дымящегося навоза доказывали только, что кой-где теплится еще сокрытая жизнь. Это следы чумы, которая подобным образом опустошила целые деревни, местечки и города!» — так Даль описывал ужасы опустошённой эпидемией Румынии в повести «Цыганка».
Добравшись до Калараша – селения на берегу Дуная недалеко от болгарской Силистрии, — юный врач немедленно бросился в самую гущу событий. Вместе с коллегой он взобрался на покинутую батарею. Солдаты, стоявшие ниже, во рву, предупредили их, что на днях оказавшемуся на том самом месте полковнику оторвало ядром руку. Шокированный Даль внезапно увидел, как прямо в него летит граната, показавшаяся ему чёрной луной. Выжил он чудом: граната не разорвалась.
«…Толкался и сам между ранеными и полутрупами, резал, перевязывал, вынимал пули с хвостиками, мотался взад и вперед, доколе наконец совершенное изнеможение не распростерло меня среди темной ночи рядом со страдальцами, и я уснул крепким, но не отрадным сном», — так описывал он свою жизнь на фронте.
Это были дни, судьбоносные для всей кампании. Войско великого визиря Рашида Мехмед-паши разместилось в крепости Шумлы, немногим западнее осаждённой русскими Силистрии. Армия в Шумле не только создавала постоянную угрозу русским, но и блокировала дальнейшее продвижение к Константинополю. В средине мая визирь увеличил свои войска до 40 тысяч человек и покинул крепость, чтобы уничтожить небольшой корпус генерала Рота, оказавшийся около Праводы, вдалеке от основных сил.
Турецкий полководец рассчитывал на молниеносный бросок и немедленное возвращение в безопасную Шумлу, но командующий осадой Силистрии граф Дибич (который впоследствии получил титул Забалканского) разгадал этот манёвр. Он бросился на помощь Роту, и вместе они отрезали Мехмед-паше путь в укрытие. Несмотря на численное превосходство врага, 30 мая 1829 года Дибич разбил войска визиря в Кулевчинских теснинах (всего в 16 км от убежища). Турки потеряли 5 тысяч убитыми, еще 2 тысячи попали в плен. Русским досталась вся артиллерия врага – 50 орудий. Визирю все же удалось прорваться в Шумлу, однако победа русского оружия носила стратегическое значение: элитные части турецкой армии были уничтожены, рассеяны и деморализованы.
Владимир Даль был непосредственным участником этих событий. Ему довелось стать очевидцем осады крепости Силистрии, поражения армии визиря в сражении под Кулевчами, взятия трех редутов близ Шумлы, уничтожения отряда фуражиров казаками, перехода войск 2-й армии через реку Камчик и через Балканы, взятия города Сливно (современный Сливен) и «второстоличного» Адрианополя (нынешний Эдирне). При этом Владимир Даль прославился не только как искусный врач, но и как отважный боец.
«Лекарь Даль при взятии Сливно вскочил на коня, вырвался из обоза и поскакал в бой вместе с передовым казачьим отрядом; он одним из первых влетел в оставленный неприятелем город, в каком-то доме, поспешно покинутом хозяином-турком, заметил на столе посудину с горячим еще кофеем, озорства ради тут же выпил кофе, а медную посудину спрятал в карман на память», — пишет Владимир Порудоминский в книге «Даль».
В свободное от врачебных и ратных подвигов время будущий Казак Луганский общался с солдатами, попавшими на Балканы из разных губерний России, и записывал толкования новых для него слов. Вскоре подобных записей у него скопились целые тюки, которые возил за ним верблюд. Однажды отряд турок убил денщика врача и похитил животное вместе с сокровищами, на тот момент ценными для одного лишь Даля.
«Живо припоминаю пропажу моего вьючного верблюда еще в походе 1829 года, в военной суматохе, перехода за два до Адрианополя: товарищ мой горевал о любимом кларнете своем, доставшемся, как мы полагали, туркам, а я осиротел с утратою своих записок: о чемоданах с одежей мы мало заботились. Беседа с солдатами всех местностей широкой Руси доставила мне обильные запасы для изучения языка, — и все это погибло. К счастью, казаки подхватили где-то верблюда с кларнетом и с записками и через неделю привели его в Адрианополь. Бывший при нем денщик мой пропал без вести», — писал Владимир Даль.
В Сливно окопалось около 15 тысяч турок, но воодушевлённые успехами русские войска взяли населённый пункт играючи — всего за несколько часов — да при этом ещё и потешались над врагом. Даль оставил описание забавы казака, который рассадил связанных турок на лошадей и уздечку каждой из них привязал к хвосту следующей. Пленные что есть сил пытались удерживать равновесие, а сам погонщик этого причудливого каравана гордо вел лошадей, обвешавшись трофейным оружием.
Турецкая война оставила глубокий отпечаток на личности Даля. На Балканах он увидел не столько борьбу за сферы влияния, сколько войну, «в которой весь народ принимает, по сочувствию и поводу раздора, живое участие».
Он эмоционально описывал, как освобождённые жители городов и сёл обещали бросить имущество и идти за русскими, если они не останутся… Позднее в своём московском доме он привечал беженцев, скрывающихся от турецкого ига, а уже на старости лет приютил черногорского священника Матвея Саввича — попа Мато. Тот привез сына Савву учиться в Россию, а сам собирал среди москвичей пожертвования на борьбу против османов. Мато часто шокировал гостей Даля: гигант в национальном костюме, увешанный кинжалами и пистолетами, называл хозяина дома «отцом», а его жену «матерью».
Служба Даля на Балканах была тяжела: оружие было скверное (стреляло одно из четырёх ружей), экипировка — ещё хуже. Очевидцы писали, что из 149 тысяч пар сапог годных оказалось только 25, сукно и холст были гнилыми, вечно не хватало гужевого транспорта для перевозки раненых.
«Здание госпиталя было так велико, что под конец в нем помещалось 10 тысяч больных. Но то, как они размещались и в каком положении находились. — другой вопрос… Сперва нас принялась душить перемежающаяся лихорадка. За нею по пятам понеслись подручные ее — изнурительные болезни и водянки. Не дождавшись еще и чумы, половина врачей вымерла. Фельдшеров не стало вовсе, то есть при нескольких тысячах больных не было буквально ни одного. Аптекарь был один на весь госпиталь», — вспоминал Даль условия службы в Адрианополе.
Неудивительно, что из трёхсот врачей-участников войны домой вернулось лишь около ста. К счастью, чума и война пощадили Владимира Даля. Его словно оберегали высшие силы, ведь талантливому Казаку Луганскому предстояло сделать ещё столь многое.