Зал МТС Дворана. БГ, БГ, спешите видеть. Я поспешила.
Когда-то, когда БГ ещё только начинался в наших подростковых умах, я не очень-то могла понять, отчего на него так чуть ли не молятся. Что поделать, выросла в такой среде и на таких пластах большой мировой литературы и музыки — и с интереснейшими личностями вокруг, — что меня, например, шестнадцатилетнюю, несколько смущали восторги по поводу простецкой зауми этих стихов, да и вообще коллективные восторги.
Как и вся одинаковость поклонников. Все эти ксивнички, хайратнички, дежурная антисистемность, нездоровое сидение в клёшах на бульварах и вписках.
То есть понимала это всё «хиппанское», но не тянуло, разве что фрагментарно, поприсутствовать. Казалось не менее одинаковым, чем школьная форма. А уж сотворение кумиров… А, ну, траву не курила. Мне и так было жить интересно. А научные знания подразумевают трезвость мышления.
При этом лет в шесть фломастером нарисовала картинку с волосатым чуваком в тёмных очках, в клёшах и с гитарой, подписала крупно «Хиппи». В коктебельском детстве хиппаны были на каждом шагу, и этот образ развязных и на всё плюющих парней с гитарами под солнцем юга был очень органичен и хорош. В том Коктебеле все превращались немножко в хиппи.
Даже писательская номенклатура.
Свободы, очевидно, не хватало во временах позднего застоя. Это был необходимый и весёлый компонент в заорганизованной советской жизни.
Ещё Волошин начал, как известно. На фоне кокетства Серебряного века и его манерных поэтесс ходил в Коктебеле без штанов, в тунике, проповедовал всякий пацифизм и медитативное собирание сердоликов и халцедонов на берегу. Поэтому и собрал уникальное сборище освободившихся от корсетов. И стал кумиром коктебельской публики.
В моём детстве там ещё были сердолики и халцедоны. Это потом знаменитую коктебельскую разноцветную гальку засыпали острой серой щебёнкой, а Коктебель, отданный на откуп бандитам, в девяностые превратился в филиал Черкизона с жуткими киосками и перестрелками.
Непрактичные постсоветские хиппи с гитарками и распеванием песен БГ никак на это повлиять не могли, естественно.
На концертах Гребенщикова я была раза три. В Горбушке, с полным залом олдовых хиппанов, юных хиппушек и прочего милейшего народа. Гребенщиков жёг. Драйв, лирика, уже был не юн, конечно, не кубики на животе, как говорится. Но было здорово.
Потом ещё где-то и, помню, во МХАТе на Тверском. Полный зал набрался легко. Толпа. Но было как-то скучновато. Двухтысячные, если не десятые, уже привнесли новый драйв, много новой музыки. Концерт вызывал почтение к заслуженному деятелю искусств, но как-то без огонька. Времена меняются.
И вот Белград, большой зал в центре города. Слушатели-зрители в основном молодые типа айтишники. Но есть и повзрослей. Сбоку доносится: «Ну ты ему райдер подкорректируй. Просто тупо говоришь: такого райдера нет». Или: «Ну, я долю выкупил и всё, сказал до свидания. Какой договор? Я подписывал? Ну и всё. Душан этот, Иван, мне они кто?»
Серб среди публики был, кажется, один. Поговорили перед концертом. Курение вред, но объединяет. На концерты русскоязычных музыкантов или в русские ресторации обычно ходят те сербы, кто работал в России, часто в строительстве. Поэтому русский язык этот интересный, образованный, серб знает (у него мама работала в России долго) и в принципе интересуется русской рок-музыкой. Немножко… На ДДТ хотел сходить, но не сложилось, а тут вот на БГ впервые. Обсудили сербскую рок-музыку, которую в России тоже почти не знают. Как и в Сербии российскую. А также поговорили о кинематографе Душана Макавеева и Горана Паскалевича.
В России из балканской музыки все, конечно, знают Бреговича. Потому что, во-первых, реальный, зажигательный талант — со всеми его музыкальными заимствованиями и ссорами с Кустурицей. Во-вторых, его музыка основана на самобытных этнических мелодиях. В-третьих, композитор в фильмах всемирно известного Кустурицы. Три компонента, благодаря которым в России в конце девяностых был просто бум на «балканщину», огромные залы собирались на Бреговича, чуть меньше, но всё же, — на группу Кустурицы «Забранено пушене». Всемирная известность и самобытность и балканский «огонь в чреслах» находят публику. Да и в каком-нибудь 2017 на Бреговича ходили толпы.
Гребенщикову со всемирной известностью повезло не очень. Фильмы режиссёра Соловьёва с его песнями были культовыми, но культовыми локально. В бывшем СССР.
Самобытного огня, заинтересовавшего бы всерьёз западную публику, в музыке Гребенщикова, в общем, не было. Увлечённости буддистско-индуистской мистикой и кельтской мифологией в Европе и Штатах и без него хватало. От русских в период Перестройки хотели всё же чего-то другого.
Зато тогда у нас девочки записались в феечки, мальчики — в эльфы, или кого-то там. Писали фэнтези, бродили с Толкиеном под мышкой, давали друг другу кельтские прозвища
Другие упорно подгрызали гранит японского как бы миссионера Судзуки с его «сиди на коленках долго, через боль, познаешь плоть и кости дзен». И другой гоп-компании всяких Чин Моев, Трунг Па и Оле Нидалов, сколотивших хорошие капиталы на обкуренных хиппо-адептах. Или мазохистах, желающих зачем-то терпеть искусственную боль и такие же лишения ради «просветления».
Удивительно, но это до сих пор продаётся. Взрослая бизнес-тётка, пожелавшая стать коучем, и сейчас вещает про «убери словомешалку из своей головы. Вряд ли кто-то хоть одну минуту в день находится в «здесь и сейчас».
Оёпрст. Ну в девяностые, ну ладно, хлынул поток вот этого всего. Всякой, в общем, хоть и увлекательной, но дичи. Но сейчас-то? У человека в здоровой психиатрической норме не словомешалка в голове, а интересные мысли. И присутствует он отлично в реальности благодаря уму, от которого не надо «освобождаться». И жизненным задачам. Человек тем и отличается от животного, что у него есть мысли.
Отдыхает он, сидя на холме, в свободную минуту, без всякого «избавься от своего эго» и прочего сектантства.
Ну ладно, ребят, я это всё тоже читала и наблюдала, и бывала. Смешно вспоминать про этих «гуру и коучей». И этих, как его, «просветлённых», живущих «в моменте». Хорошенький был бизнес на всей этой дури, дошедшей до нас спустя тридцать лет после американских шестидесятых. Магазины «Путь к себе», в обиходе «ПУКС», и так далее. А книжки бывали интересные.
Британская колонизация Индии включала в себя не только самоотверженную борьбу индийского народа против презрительных колонизаторов. А и приспособительность местного населения, практическое изучение «белых сахибов». Которое в дальнейшем, с избавлением от колонизаторства, и превратилось во всякие квазииндуистские секты на экспорт. Сколько их упало в эту бездну, начиная с шестидесятых годов.
Хитроумные сельские индийцы поняли, что «белого» можно брать голыми руками, воскуряя палочки, нехитрым образом погружая в изменённые состояния сознания и заставляя, наконец, работать на себя. Ошо, Саи Баба Бабариха, Шри Чин Мой (большой магнат деструктивной секты, собственно, и устроивший Гребенщикову концерт в Альберт Холле) и многие другие. Ритриты, випассаны, псевдотантра, «расширение сознания», все вокруг добрые и улыбаются. А потом им люди квартиры отписывают. До сих пор работает, кстати.
Самая содержательная беседа по поводу индийской культуры и религии у меня была, естественно, не с «провинциальными просветлёнными», а с пожилым ученым-индологом. В Петербурге. Под шатром обычной лампы, с обычным чаем. Никаких вонючих палочек он не жёг, Махашиваратри не праздновал, Шиве не поклонялся. Просто умнейший, интеллигентнейший петербургский профессор лет семидесяти пяти, знающий и любящий предмет своих изысканий.
Культурология, общение с индийскими интеллектуалами, а не с самопровозглашёнными гуру, знание примерно пятнадцати языков. То самое «университетское образование». Логика и анализ, а не улетание в «просто открой своё сердце, почитай Бхагават Гиту, как она есть».
На концерте Гребенщикова за спиной солиста — большая картинка с индийским божеством, не опознала, каким. Позабыла уж многое, что поделать. И пальмы. Ну пальмы так пальмы, хотя немного на прихожую спа-салона похоже. Или ещё на какой разводняк, где вам предложат «духовность в виде йоги». «Массаж по акупунктурным точкам с маслом гхи» и тому подобное, на чем такой бизнес держится. В смысле, держится он традиционно на дури белых туристов. «Синий туман похож на обман», как пел совсем другой поп-певец.
В общем, со сцены пошёл высокодуховный дым, вышел Гребенщиков и заиграл. Хорошо заиграл, вполне. Гитара прямо замечательная. И пел хорошо, не старчески. Стихи, как обычно, такие… Приблизительные. Был у меня двухтомник стихов Гребенщикова, читать вообще невозможно. В смысле, скучно.
Вышел из паба, а там Рамакришна, пошёл дальше, куда меня поведёт, а там три птицы, а это не птицы, а мы с тобой, дорогая. В общем, только с музыкой это всё как-то воспринимается. Что тоже нормально. Поэт-песенник, он и есть поэт-песенник.
А пустотность — это концепция. Та же нью-эйдж-каша-мифология, которая и была с ирландско-индийско-китайскими фишками, перемешанными с мозге вечного как бы «бодхисаттвы». Скрипка есть, флейта есть. Клавишные на одной композиции чуть было до «Suns of Arqua» не дотянули. Но не дотянули. Там-то была мощь. Если вы понимаете, о чём я.
И при этом, видно было, что человек поёт, в общем, хороший. Неагрессивный человек, незлобный. Старые песни исполнял. «Серебро Господа», «Государыню», «Фикус».
На «Фикусе» (хорошая ж песня), у меня появилась эмоция. Мне стало смешно. Потому что мелодия «Фикуса» — это ж «По тундре, по железной дороге, где мчится поезд Воркута-Ленинград». Мне всегда нравилась приверженность Гребенщикова к танго, к вальсочку, к городским романсам. Он большой человек и музыкант редкий, кто мог и Вертинского исполнять так, что не противно, а по-своему, но тонко.
А уж в заимствованиях мотивов вообще нет ничего предосудительного, в музыке двадцатого века — тем более. Мне всегда было очень интересно копаться в происхождении мелодий популярных и непопулярных песен. В их трансформациях. Но, кстати, лучшие гребенщиковские песни — именно вальсочки, безусловно работающий на публике «три четверти». И про «С голубым огоньком», и «Серебро Господа», и многие другие. В таких песнях у него и слова ложатся внятные. Так что не надо про «посол рок-н-ролла в неритмичной стране». Ритмов в стране было достаточно.
Ну так вот, сидишь, значит, на концерте, слышишь:
«Ой ты фикус, мой фикус, фикус религиозный…»
А в голове второй строчкой:
«Уходя от погони, и от криков солдат…»
А потом опять:
«Вкруг корней твоих реки золотые текут…»
И снова: «Когда тундра наденет свой зелёный наряд…»
Это ладно, а то и Изабелла Юрьева всплывёт с моим любимым романсом «Мне сегодня так больно…» на тот же мотив.
«Это было весною, зеленеющим маем», в общем.
Зеленеющим в Белграде маем мы и сидели на концерте. То ли «Уходя от погони,» то ли « Мне сегодня так больно, Слёзы взор мой туманят», то ли «Они снимутся с ветки, они взовьются в небо
И возьмут нас с тобою под тугие крыла…» Хорошая мелодия действует безошибочно.
И тут вдруг, понимаете, Гребенщиков всех слушателей поздравляет с Бельтайном. Как будто не в Сербии перед залом айтишников и других, а по-прежнему перед залом волосатых хиппушек.
Какой Бельтайн? Какие друиды?
В Сербии 1 мая — день труда. Его до сих пор отмечают, вполне радостно. Был и анекдот.
Кто боится профсоюзов в США? — Работодатели. — Кто боится профсоюзов в СССР? — Работники. — Кто боится профсоюзов в Югославии? — Свиньи и ягнята.
В Сербии очень уважают людей труда. Рабочих, крестьян. На этом держится страна, а не сплошь на «эффективных менеджерах» или «экономистах».
Так что тут, извините, День труда. Который сербы отмечают на природе, умело, городские жители на Аде Циганлии танцуют коло, жарят мясо, в общем, день труда и отдыха.
Какой ещё Бельтайн где-то на каких-то британских островах?
Впрочем, исполнитель у нас откуда? Из Лондона. Ну почему не Бельтайн и другие языческие вувузелы. Был бы из Намибии, тоже с чем-то поздравил бы, наверное, намибийским.
Только эльфийские и друидские девочки из прежней российской публики концертов Гребенщикова как-то в Белграде не присутствуют. Такие дела.
Да и тема «сидим-кайфуем-пацифисты» устарела и в Штатах и в Западной Европе уже давно.
В перерыве концерта я курила обычные вредные сигареты опять же с мужчиной средних лет в бандане, из поклонников Гребенщикова. Чувак (ну он по виду чувак, около пятидесяти) с Урала. Типа экономист. И жена типа экономист.
Уехали в 2022 году, чтобы «не ассоциировать себя с режимом». До этого ходили на митинги. В Сербии лепят пельмени. С тремя детьми выехали. Вся семья лепит пельмени на продажу. Сначала тесто раскатывали бутылкой из-под вина. Скалки не было. Потом сердобольный соседский серб подарил скалку.
Боже мой, господи, думаешь по-женски. Был бы ты экономист, не лепил бы в Сербии пельмени, сбережения бы были. Настоящий экономист — он купчина, он «за идеей» никуда не поедет. И жену свою не повезёт. С тремя-то дитями.
Вот ей радость бутылкой тесто для пельменей раскатывать. Женщине, три раза рожавшей. А это та ещё нагрузка на организм, мужчине это даже не понять особенно. Но чтоб муж, значит, не ассоциировал, она теперь в горяченьком цеху на старости лет. При этом ей ведь и пенсию никто в Сербии платить не будет. Не будет, и всё. Тут пенсию надо заработать десятилетиями труда в стране. И то небольшую пенсию.
Она там, значит, раскатывает, а он на концерт пришёл. Как, спрашиваю, концерт?
— Магия, — говорит. Только родственники звонят, беспокоят. Работники-то — жена и дети. Тесто к печке как-то не так подключили. Пока отец-основатель в бандане внимает магии.
Вот его жене-то скалки не хватало, думаю. Не для пельменей. А прямо по бандане.
Сидеть под искусственными пальмами, под трень-брень «гуру». В писят лет. Правда, потом иногда приходит пельмень.
Учитель Гребенщикова Чинмой, давший рок-гуру БГ новое какое-то имя, которое он с удовольствием принял (извините мне всё время смешно: был Борис, принял, значит, имя Путшухрензнаетфигзнаеткто по каким-то левым верованиям и ещё этим гордится), заявлял: «Все мы — искатели веры; у нас одна цель — обрести внутренний покой, свет и радость, став одним неделимым целым с нашим Источником, и прожить жизнь, полную подлинного удовлетворения». И считал, ну, то есть, говорил, что является аватаром или реинкарнацией Бога.
Ну здрасьте, думаешь трезвым мозгом. У психически нормальных людей цель, несмотря на искания веры и всего остального, — созидание какое-то, осмысление. Образование, работа хорошая. Желательно, по призванию, а не от безысходности. Семья, дети.
А не служение сельскому хитроумному индийцу в его камланиях со строгим идиотским распорядком, полным отказом от мяса (разумеется, человечка ж надо ослабить), целованием лотосоподобных ступней его и тому подобном бизнесе. Где всегда вскрывается рабская эксплуатация адептов, сексуальные домогательства и всякое такое на ковриках для йоги. Впрочем, Чин Мою и Горбачев кланялся, и принцесса Диана.
Джек Керуак — реальный и очаровательный, талант, писатель, испытавший на себе массу увлечений шестидесятых, со всеми экспериментами на себе, веществами, дзен-путешествиями, и многим другим, и к сожалению, спившись, в конце жизни говорил примерно следующее:
«Теперь я лучше обойду всех, скажу каждому или позволю убедить себя в том, что я, „Великий Белый Отец“ и „интеллектуальный предтеча“, расплодивший море помешанных радикалов, пацифистов, выпавших, хиппи и даже разбитых, сделал себе на этом какие-то бабки и сварганил „современный“ образ Джека Керуака. Да ну их к дьяволу!».
Знал, куда посылать.
Гребенщиков такое не скажет. Он живёт долго и хочет жить долго. Без покаяния. А с другой стороны, не нам судить. Он был большим человеком, с целым рядом очень хороших песен, с живым огнём.
С живым поиском. Религиозным в том числе, не в плане конфессии, а в плане желания связи с чем-то высшим. Философии, хоть и не особенно интеллектуальной. И музыки, которая была живой.
В Белграде зал заполнен на три четверти максимум.
Гребенщиков поёт вполне мужественно для его возраста, «аквариумная» скрипка и флейта играют. Драйва нет. Но это и понятно.
Можно сказать, конечно, что это у меня драйва нет.
Да ладно. За два дня до этого была на концерте большого сербского оркестра классических инструментов, плюс фирменные сербские — высокопрофессиональные — трубы и барабаны, блестящий хор и танцоры, красавцы и красавицы с национальными танцами, бешеным ритмом, идеальным центрированием организма (куда там йоге или тай-цзи, в таких танцах идеальная осанка, дыхание, мышцы и темперамент). Топотом и грохотом. И такими супер флейтами и скрипками!
Вот это огонь и количество публики. Вот это драйв. Вот это «хорошо темперированный клавир».
Трудно в пляс не пуститься, да многие и пускались. Или принимали трагизм бытия под тонкое исполнение глубокой музыки.
Рок-н-ролл, может, и мёртв, а это вот нет. В Сербии, во всяком случае.
Что было хорошо в Гребенщикове во все времена, что он всегда был мирный и обтекаемый в своих интервью, высказываниях, никакую сторону благодаря его как бы возвышенности не занимал. Мягкий был такой. Изображал мудреца.
Что сейчас? Да не очень, если честно, и интересно оказалось. Со всем почтением и благодарностью за талант и за те хорошие песни, вызывающие добрые воспоминания.
За ялтинский, припорошенный снегом фуникулёр, на котором плыли в неизвестное будущее Бугаев (Африка) и Татьяна Друбич, под мечту о несбыточном небесном «Городе золотом», голосом Гребенщикова говорящим о какой-то вере.
Благодарность за то добро и ту славную музыку, которую БГ смог принести многим молодым. За дух веселья и свободы, который в нём был.
За то, что человек, что называется, стремился к высокому.
Неосуждение за всякую ерунду. Ко всем бы к нам так, ко всем бы. Милосердно, с пониманием и благодарностью.
В Сербии завтра Пасха.
Все яйца красят. Готовятся к светлому Христову Воскресенью.
Фото: afishamira.com