История во всей своей прагматичной безжалостности практически всегда превращается в миф, будь то в устном предании, литературе или даже работах ученых.
Из более чем сорока самозванцев, изображавших российского самодержца Петра III, воспеты и героизированы были двое, несмотря на противоречия и странности их биографии. Да так, что число их «подвигов» спустя столетия не только не преуменьшилось, но, кажется, наоборот, выросло. И даже обросло новомодными конспирологическими теориями.
Так, Пушкин превратил кровавого душегуба и безбожника Емельяна Пугачева в романтическую фигуру богатого душой разбойника, что было вполне в духе литературы того времени. В СССР Пугачев превратился в борца за права трудящихся. Что творилось с несветлой памятью Емельяна Ивановича в конце прошлого столетия, даже сказать страшно.
Народные предания, а вслед за ними и историки и литераторы, создали образ героя из сомнительной личности еще одного самозванца, именовавшего себя Петром III и превратившегося то ли в идеолога, то ли в полевого командира в Черногории. Речь идёт про Стефана Малого. Наделили его и множеством чудесных качеств, и даже магическими артефактами: по утверждению Даниила Мордовцева, последователь самозванца – Марко Танович – хранил печать Стефана Малого после его смерти, «веря в нее, как в могущественный талисман, способный возбудить народ к войне, пока не воротится его герой или не пришлет о себе известия».
При этом никого не смущал тот факт, что Стефан Малый, по утверждению автора первого жизнеописания самозванца, не знал русского языка.
«Всего удивительнее то, — восклицает по поводу этого обстоятельства жизнеописатель Степана Малого, — что великий канцлер Черногории, который долженствовал быть впоследствии канцлером всей империи Российской, — империи, в настоящее время самой обширной, какая только существовала со времен древней Римской империи, — не умел ни читать, ни писать даже на своем родном языке».
Впрочем, если верить тому же источнику, современники русско-балканского «самодержца» вообще не были озабочены нелепостью притязаний этого халифа на час.
«Тогда явились другие свидетели: они стали уверять народ, что ни указы венецианского сената, ни внушения владыки, ни показания лиц, бывших при русском дворе и лично видевших императора, никак не могут быть доказательствами самозванства явившегося между ними русского царя; что и сенат, и владыка, и все, свидетельствующие против Петра III, — его недоброжелатели и клевреты русского двора; что все их показания и клятвы еще более обнаруживают ту таинственную нить интриг, посредством которых Петр III лишился престола; что все это козни его врагов, новые преследования, от которых несчастный император не может укрыться даже в своем последнем убежище, у добрых черногорцев, своих друзей и братьев, у которых он пришел просить защиты и помощи» (из книги Мордовцева Д.Л. «Самозванцы и понизовая вольница», СПб., 1867)
Как самый сильный и неопровержимый аргумент того, что явившийся странник — действительно изгнанный из России Петр III, они представляли его любовь к вину, водке и ракии, которую царь охотно пьет со своими новыми министрами и генералами.
Кстати, Алексей Иванов, автор книги о пугачевщине «Вилы», волей-неволей предоставил возможность для рождения нового мифа. Рассказывая о жизни Пугачева, автор пишет: «В 17 лет Емельян ушёл служить в армию, как и положено казаку. Он воевал в Пруссии в войсках графа Чернышева и на Балканах в войсках графа Панина». Скорее всего, закралась ошибка, и под Балканами следует понимать Бендеры: Емельян Пугачев действительно участвовал во взятии этого турецкого оплота в составе войск, возглавляемых тем самым графом Паниным, который впоследствии командовал подавлением пугачевского бунта и пленением самого самозванца. Тем не менее даже странно, что еще никто не искал тайных связей между фигурами Пугачева и Стефана или даже не отождествил их.
На самом деле, конечно, общее между этими необычными личностями то, что именно им, незаконно назвавшим себя именем Петра III, удалось не оказаться тут же сокрушенными государственной машиной. А ещё они смогли оставить достаточно отчетливый след в истории. Все остальные, кроме Стефана Зановича, который объявился в 1773 году в Европе и впоследствии покончил с собой в 1785-м в Амстердаме, были уничтожены Российской империей так обстоятельно, что от многих осталось не более нескольких слов в документах той эпохи.
Логично предположить, что самозванство удалось им не столько благодаря личным качествам (до какой бы степени они ни были выдающимися) и, конечно, не из-за сходства с Петром III. Последнего от Пугачева никто и не требовал, прощали ему даже полную неграмотность, из-за которой он время от времени читал указы вверх-ногами.
А по поводу Степана Малого в его жизнеописании было сказано так:
«Несходство ли с наружностью государя, имя которого он принял, или другие причины заставляли его, особенно в начале своего царственного поприща, принимать некоторые предосторожности с лицами, с которыми он имел сношения. Он старался держать себя несколько в стороне, и так, чтобы всегда находиться в полусвете; калпак свой (черногорский головной убор) он надевал очень низко, надвигая к самым глазам; его никто не видел неодетым, кроме, разве что, самых приближенных лиц и тех слепых фанатиков, которые свято верили в его царственное происхождение и неотъемлемые права на русский престол».
Черногорского самозванца, конечно, не признавали в России. Посол в Порте Алексей Обресков писал митрополиту черногорскому Савве:
«Я удивляюсь, что ваше преосвященство… находитесь несведомы и чрез то впали в равное с невежливым вашим народом заблуждение и верите появившемуся у вас плуту, или врагу, или же наученному кем-нибудь из ваших подвластных для ради каких-нибудь собственных злостных или корыстливых видов. Я ваше преосвященство предуведомляю, что такое ваше и народа вашего поведение и легкомыслие высочайшему моему двору весьма будет прогневительно. Ежели, ваше преосвященство, не приложите крайнего вашего старания излечить народ ваш из заблуждения в мнениях его о человеке, в вашем месте находящемся, не выведете наружу плутовство его и не выгоните из пределов ваших, конечно, навсегда лишите вас обители вашей и народ ваш от дозволенной вам милости».
В притязания Емельяна Пугачева яицкие казаки и вовсе не верили, за исключением особо наивных. Его соратник Чика говорил: «…ведь мне в том нужды нет: хошь ты и донской казак, только мы уже тебя за государя признали, так тому и быть».
Кроме того, новоиспеченного «монарха» довольно-таки обидно заставили жениться на простой дочери отставного казака Петра Кузнецова Устинье, тем самым пытаясь получить дополнительные рычаги влияния на него и теснее привязать к местному казачеству.
Впрочем, оба самозванца на некоторое время преуспели в своих прожектах, получив поддержку не только более или менее близких себе по статусу и происхождению людей, но и заручившись ею у отдельных представителей духовенства и даже других народов! Достаточно вспомнить, как ревностно поддерживали и оберегали Пугачева башкиры.
Впрочем, сколь бы ни было соблазнительно считать, что оба самозванца смогли повести за собой народы и оставить след в истории исключительно благодаря тому, что они были пассионариями с горящими глазами, куда правдоподобнее выглядит мысль о том, что оба были лишь исполнителями в чужой, куда более глобальной игре. Причем, формально претендуя на одни и те же позиции, Емельян и Стефан выполняли диаметрально противоположные задачи.
Разве не будет логичным предположить, что Стефан Малый, как с луны свалившийся на головы черногорцев, обладающий манерами, медицинским образованием (вполне достойным по меркам того времени) и знанием нескольких языков, выполнял на Балканах волю России? Или что испытанный в боях казак Пугачев, дослужившийся до младшего офицерского звания и являющийся по сути боевиком, бросил вызов Петербургу благодаря поддержке, например, Турции? Башкиры, кстати, исповедуют ислам.
Находясь в состоянии войны с Османской империей, Россия в то время с возрастающим интересом смотрела на Балканы, где под турецким гнетом мучились православные братья. Идея поднять восстание народов казалась весьма привлекательной и обсуждалась при дворе еще задолго до средиземноморского похода графа Орлова, увенчавшегося Чесменским сражением, которое положило конец турецкому флоту в 1770 году. Кто знает, быть может Стефан Малый, активно выступавший против Порты и пытавшийся консолидировать черногорские народы, этот материализовавшийся из воздуха национальный герой, был посланником Российской империи? А странные манипуляции, когда резиденты Петербурга то признавали, то не признавали Стефана, было всего лишь дипломатической уловкой?
В то же время не удивительно ли, что Емельян Пугачев с таким остервенением громил заводы, которые теоретически могли снабжать его армию пушками? Алексей Иванов пишет, что попытки лить пушки Пугачевым предпринимались, но особых успехов достигнуто не было. Читая летопись пугачевщины, порой удивляешься тому, как деятельно войска самозванца уничтожали уральскую промышленность, критически важную для обороноспособности России, и как мало внимания они уделяли попыткам укрепиться в городах или же захватить новые территории.
Не было ли восстание Пугачева колоссальной по своим масштабам и эффективности диверсией; вторым фронтом против Российской империи, куда более успешным, надо признать, чем попытка Стефана Малого? И разве подобная гипотеза, лишенная пафоса и героического флера, не выглядит подозрительно похожей на то, что мы наблюдали в веке XX и в нынешнем?..
Вероятно, ответы на эти вопросы скрыты где-то в архивах, под историческими преданиями, мифологией и литературой. А жаль. Быть может, если бы мы лучше поняли то, что объединяло двух самозванных Петров, удалось бы разобраться и в нашем прошлом, надежно завуалированном всевозможными баснями.
Фото: Владимир Машков в роди Емельяна Пугачева в фильме «Русский бунт» (1999), реж. А. Прошкин