«В неприсоединившейся Югославии»: мемуары генерал-лейтенанта СВР в отставке Леонида Решетникова
Автор публикуемых мемуаров, Леонид Петрович Решетников — человек очень сложной, интересной и противоречивой биографии. Генерал-лейтенант Службы внешней разведки, многолетний директор Российского Института Стратегических Исследований (РИСИ), известный балканист. Изначально будучи плоть от плоти советской системы, пройдя в её знаменитой спецслужбе путь от рядового сотрудника до генерала, в последней четверти своей жизни он неожиданно стал жёстким антикоммунистом и монархистом. Тем интереснее предлагаемые Вашему вниманию воспоминания разведчика Решетникова о его первых шагах на югославской земле, работе «под крышей» Посольства СССР, первых впечатлениях о маршале Тито и случайном знакомстве с Брежневым. Редакция «Балканиста» не разделяет многие взгляды и небесспорные утверждения Л. П. Решетникова, потому мы были очень удивлены, когда на редакционную почту пришло письмо от генерала с предложением опубликовать часть его воспоминаний. Но, подумав, редакция пришла к единому мнению — поскольку «Балканист» является независимым и беспристрастным проектом, посвящённым всем хитросплетениям балканской жизни, мы публикуем присланные нам материалы без купюр. И сегодня, 20 декабря, — когда российская Служба внешней разведки отмечает столетний юбилей, — представляем их Вашему вниманию.
Руководитель проекта «Балканист»
Олег Бондаренко
Югославию в советских спецслужбах рассматривали как страну со схожим натовскому контрразведывательным режимом в отношении иностранных представителей и учреждений на её территории. Иосип Броз Тито, возглавивший социалистическую Югославию после окончания Второй мировой войны, вёл политику баланса между Западом и СССР. Попеременно сближаясь то с тем, то с другим блоком, Тито добивался значительных выгод — как политических, так и экономических. Периодами его действия в международном плане напоминали шантаж. Советское руководство боялось, что Югославия будет втянута в западный блок, хотя Тито, судя по всему, вряд ли добровольно мог отказаться от политики «неприсоединения», дававшей Белграду столько преимуществ.
Одновременно Тито зорко следил за тем, чтобы «баланс» не нарушался и в югославском обществе. Сербское население Югославии в преобладающей своей части тяготело к Советскому Союзу, видя в нём ту Россию, которая веками была сербам надеждой и опорой в их героической борьбе за независимость.
Среди сербов сохранились симпатии к королевской Югославии. В годы Второй мировой войны коммунистическое партизанское движение по численности не намного превосходило королевских четников генерала Драже Михайловича. Те, правда, были не столь активны в борьбе с оккупантами, как партизаны Тито, но всё же представляли собой серьёзную силу. Однако Советский Союз в своей работе на югославском направлении практически не использовал фактор исторических и духовных связей. Ставка делалась на тему совместной борьбы с фашизмом и общие коммунистические корни, — то есть на советофильство, а не на русофильство. Тито же выкорчевывал советофильство беспощадно. Титовские спецслужбы ещё в начале 50-х годов жестко «зачистили» страну от сторонников Сталина: кого расстреляли, кого посадили в концлагеря, в том числе на печально известном «Голом острове». Он даже выгнал из Югославии тех белоэмигрантов, кто до 1950 года получил советское гражданство.
К моему приезду в Белград просоветский фактор уже не имел сколько-нибудь серьёзного влияния. Среди населения сёл и небольших городов по-прежнему сильны были прорусские настроения.
С другой стороны, Тито старался ограничить распространение прозападного влияния. Жители Хорватии, Словении, частично Воеводины в культурном и бытовом плане ощущали себя частью европейского сообщества. В Белграде интеллигенция, особенно гуманитарная, традиционно больше смотрела на Париж и Лондон. Ей Тито «давал подышать», но при этом и плотно контролировал.
Исходя из этой политики руководства страны действовала и югославская контрразведка (УДБ). Главными объектами её пристального внимания были посольства и другие представительства США, Великобритании и СССР. Сотрудники советского посольства ежедневно находились под плотным контролем наружного наблюдения или подставных «друзей» из числа тех, кому УДБ разрешила иметь с нами контакты. При Тито была создана широчайшая агентурная сеть. В каждом подъезде многоэтажного дома, в каждом сельском квартале, в каждом отеле, в каждом ресторане, корчме, пивной было 1-2 агента, в обязанности которых входило фиксировать появление иностранцев в их зоне ответственности.
Однажды моя жена должна была передать научную книгу своему старшему коллеге по Институту славяноведения, доктору исторических наук, инвалиду Великой Отечественной войны Г. Славину, выезжавшему в Москву после научной командировки в Белград. Жена впопыхах выскочила из дома без документов, так как отель, где остановился Славин, находился в пяти минутах ходьбы от нас. Она благополучно передала книгу, распрощалась со своим коллегой, а на выходе из гостиницы ее задержали агенты УДБ, которые почти четыре часа держали её, не давая позвонить ни в посольство, ни домой. Как выяснилось впоследствии, мою жену из-за отличного знания сербского языка приняли за местную гражданку, которая якобы пришла на подозрительную встречу с подозрительным русским (агентов не смутил ни возраст русского, ни костыли на которых он передвигался). Только приезд старшего офицера из УДБ дал Ольге возможность связаться с посольством и после появления нашего консула вернуться домой. Так мы на собственном опыте убедились, как жестко работает контрразведывательная система социалистической Югославии. Знакомство с местными жителями, как правило, ограничивалось первой встречей. Человек просто исчезал из твоего поля зрения. У меня было два случая, когда новый знакомый звонил мне домой из автомата, быстро говорил что-то вроде «Извините, я хочу с Вами дружить, но мне запрещают» и бросал трубку.
В резидентуре меня встретили как обычно встречают аналитиков: с надеждой сбросить с себя значительный груз работы.
Резидент Василий Иванович Д. был опытнейшим разведчиком, прошел войну стрелком-радистом бомбардировщика. Резидент испытывал ко мне доверие, и я получил карт-бланш на большую самостоятельность и инициативу. Через пару месяцев В.И.Д. зашёл ко мне в кабинет и изрёк: «Вот что, Леонид Петрович, нечего тебе только чужой информацией заниматься. Давай-ка в поле. Вижу, что сможешь совмещать и аналитическую, и оперативную работу». Так я вернулся в привычное ещё с юности состояние – вести два дела сразу. Впрочем, три. Ведь в посольстве я числился третьим секретарём пресс-группы, и надо было что-то делать и по этой линии. Правда, не все дипломаты надрывались на работе. Начинали мы в 8.00, но к 15-ти часам большинство кабинетов пустело. Наиболее совестливые и активные встречались с югославскими коллегами, но основная масса разбредалась по домам. Однажды я спустился из помещений резидентуры в кабинет пресс-группы, где у меня был стол и где работало ещё три дипломата. Кабинет был пуст. Я взял нужные бумаги, вдруг открывается дверь, и входит посол Николай Николаевич Родионов, что само по себе было неслыханным событием. Он никогда ранее по этажам не ходил. «А где все?», — спросил посол. «Куда-то вышли, Николай Николаевич». «Да нет, товарищ Решетников, я прошел немало кабинетов и никого, кроме Вас, не встретил». На следующий день по приказу посла собрали весь дипломатический состав. «Что происходит у нас в посольстве? — гневно начал Николай Николаевич. — В начале четвёртого я посетил с десяток кабинетов и никого не застал на рабочем месте, кроме Решетникова». Тридцать возмущенных пар глаз уставились на меня. Как мог мимикой и жестами пытался дать понять, что я не штрейкбрехер: так случайно получилось. После совещания коллеги рассказали, почему посол пошёл по кабинетам. Завхоз посольства решил позвонить секретарю Николая Николаевича и предложить ему смотаться с работы «попить пивка», но ошибся на одну цифру и попал на посла. Состоялся следующий диалог: «Ну что м*дак, сидишь? А все уже давно разбежались, кроме твоего старого козла!». «Кто говорит?!» — вскричал посол. Завхоз в панике бросает трубку. Очевидцы видели его бегущим со спринтерской скоростью по центральной улице Белграда в сторону национального парка Калемегдан, рядом с которым находился жилой дом советского посольства. А Николай Николаевич отправился по кабинетам проверять, соответствует ли «хулиганская выходка» (определение из его речи) действительному состоянию дел в официальном представительстве Советского Союза. Хулигана завхоза, никто не сдал, но на работе он несколько дней не появлялся: отходил от нервного потрясения.
Между прочим, Родионов относился ко мне подчеркнуто позитивно, что не так часто бывает у послов в отношении сотрудников других ведомств. Он не раз отправлял меня в командировки по стране вместе с другими дипломатами, зная, что я подготовлю информацию и для посольства. Одна из первых поездок была в Загреб. В отеле слушаю загребское (хорватское) радио. Тогда у них практиковалось невиданное в СССР прямое включение радиослушателей с вопросами. Слышу вопрос и не верю своим ушам: «Почему в Загребе на кладбищах собак нельзя хоронить, а сербов можно?».
Или в македонском Скопье на встрече в редакции газеты «Нова Македония» (орган ЦК Союза коммунистов республики) спрашиваю главного редактора, почему у неё такой маленький тираж. А тот, совершенно не смущаясь, заявляет: «Наш народ ещё плохо знает македонский язык». И действительно впечатление было такое, что на улицах Скопье все говорят на болгарском.
Командировали меня и в Косово, и в Словению, и в Боснию и Герцеговину. По итогам этих поездок я написал Н.Н. Родионову весной 1980 года докладную записку с главным выводом: «Югославия не жилец: лет через 5-7 распадётся». Посол в беседе с резидентом сказал: «Способный у вас сотрудник Решетников, но слишком молод, горяч, выводы поспешные делает».
Согласен, ошибся на несколько лет, — но анализ и понимание процессов не обманывали: Югославская федерация двигалась к концу. Одновременно возникала аналогия с Советским Союзом: уж больно многое было похожим.
Через месяц после прибытия в Белград Василий Иванович Д. дал нам с Олей билеты на празднование «Дня молодежи» — национального праздника в ознаменование дня рождения Тито, который проводился с 1945 года. Его центральным событием был финиш эстафеты, прошедшей по всей стране, на белградском стадионе в присутствии Тито. Вспоминаю это событие как весьма характерное для титовской Югославии. Эстафету несли группы молодёжи, бурно приветствуемые организованными гражданами городов и сёл, находившихся на маршруте. Дизайн эстафетной палочки ежегодно разрабатывали специально с учетом используемого материала, а это было дерево, металл, пластик или фарфор. Внутрь помещали послание к Тито. Все эти шедевры дизайнерской мысли можно увидеть в музее подарков Тито.
Места у нас были рядом с правительственной ложей. Появляется Тито в ослепительно белой маршальской форме, с маршальским жезлом в руках, на пальце блестит перстень. Издалека — вылитый Геринг, каким мы его видели на кадрах кинохроники. Открываются ворота между трибунами, и колонна спортсменов в белом выносит огромную белую статую Тито. Всё поле заполняется юношами и девушками в белых спортивных костюмах. По дорожке бегут эстафетчики в белом, один из них с жезлом, который на этот раз напоминает фаллос. Вот он взбегает по ступенькам к ложе и вручает эту штуку Тито. Молодёжь на поле становится на колени, и из всех динамиков звучит песня: «Товарищ Тито, фиалка ты наша белая…». Многие зрители подпевают, но не все.
Мы с женой просто потеряли дар речи. 1979 год! Похожее я видел только в документальном фильме о праздновании дня рождения Ким Ир Сена в Северной Корее. Как оказалось, эта эстафета была для Тито последней, а в 1989 году упразднили и сам праздник.
Титовская система была парадоксальна. Жесткая критика Сталина являлась важнейшей составляющей внутренней политики югославского лидера. В то же время он многое взял из сталинизма — даже из поведения и привычек «отца народов». По сути Тито был местным Сталиным, только в европейско-балканском издании. Я имею в виду внешний вид: дорогие костюмы, машины, сигары. Ни один коммунистический режим не обошёлся без вождизма, культа, культика, пародии на культ. Однако в этом случае уживались беспощадная критика сталинского культа и копирование его сущности! Воистину дьявольщина!
В 1945-1946 годах Тито при поддержке Сталина сконструировал Социалистическую федеративную Югославию. Унитарное королевство было уничтожено, монархия ликвидирована, страна оказалась нарезанной на 6 республик и два автономных края. Своего рода мини-СССР. Более того, Тито полностью перенял политику Ленина-Сталина в отношении государствообразующего народа. Как раскромсали русский народ Ульянов с Джугашвили по украинам, белоруссиям, казахстанам, так и хорват Тито включил большие куски сербской территории в состав Хорватии, Боснии и Герцеговины, а исторически сербские земли Косово и Воеводины провозгласил автономными. Так что мина, говоря словами Владимира Путина, была подложена не только под СССР, но и под СФРЮ. Как у нас создавали антинациональную общность – советский народ, так и Тито бился над химерой – югославским народом. Конечно, ему было далеко до «приличных» результатов политики денационализации русских, всё-таки она в Советском Союзе и России проводилась с 1917 по 2000 год, да и в последующем от неё не отказались, лишь несколько сбавили активность и приглушили. Десербизация длилась всего 45 лет. Преобладающая часть сербского народа с немалыми потерями сохранила свой национальный дух и способность к сопротивлению. Поэтому в 90-е годы понадобилось прямое вмешательство Запада в югославские дела, бомбардировки, чтобы задавить непокорных сербов.
Тито сознательно допускал в некоторых областях отход от принципов марксизма-ленинизма сталинского извода. Он, например, дал возможность развивать мелкую частную инициативу, разрешил выезжать на заработки за рубеж, широко раздвинул рамки морально-нравственного облика югославского коммуниста, в стране открыто велась секс-пропаганда. Всё это делалось с целью «спустить пар» недовольства правящей системой.
В начале 80-х годов Югославия, по сравнению с СССР, выглядела процветающей страной. Изобилие продуктов, одежды, обуви в магазинах вызывали у советских людей восхищение, которое усиливалось благодаря традиционно доброму эмоциональному отношению обычных сербов к русским. Многие не замечали или не были способны заметить проблемы, разъедавшие устои СФРЮ и грозившие стране крахом после смерти престарелого вождя. Советский Союз, после короткого (конец 60-х – 70-е годы) периода более или менее сносной жизни, по крайней мере в Москве и больших городах, вступил в зону повышенной турбулентности. Снова очереди, снова стали не покупать, а «доставать», нередко деньги есть – товара нет, а чаще и денег не было. Критическое отношение к советским руководителям зашкаливало. На страну обрушился шквал анекдотов о Брежневе, о советской пропаганде и символах, героях Гражданской войны. Где-то в году 1969 или 1970 мой брат с женой купили туристическую путёвку в Чехословакию, но выехать не смогли. Алик не прошёл проверку в КГБ. Отцу, обратившемуся за разъяснениями, заявили, что «меньше анекдотов надо рассказывать». В 80-х годах такие методы защиты режима результата уже не давали.
Командированные на несколько лет в Югославию советские граждане нередко везли в эту полную тогда изобилия страну десятки банок тушёнки, килограммы крупы, макарон низкого качества, лишь бы сэкономить в Белграде на питании, набрать «чеков» для магазинов «Берёзка».
Жилищные условия у многих дипломатов и технических работников посольства в Белграде были очень скромные. МИД и разведка практически не выделяли средства для съёма жилья у сербов. Долго ждали ввода в эксплуатацию сорока квартир в Доме советской науки и культуры. В сущности это было здание Русского дома имени Государя Николая II, построенного на средства белой эмиграции, и югославского короля Александра I в центре Белграда в 1933г. Архитектором выступил военный инженер Василий Баумгартен, генерал-майор деникинской Добровольческой, а затем югославской Королевской армии. Часть дома решили перестроить под квартиры для посольства. Тогдашнему советскому послу Пузанову был представлен проект на 25 квартир, но из-за острого жилищного кризиса он потребовал увеличить количество квартир до 40. В результате наша семья из трёх человек въехала в двухкомнатную квартиру общей площадью 23 метра. Моя жена на «кухне», протянув в обе стороны руки, касалась стен, у «комнат» дверей не было, только занавески. Знакомый американский дипломат очень хотел попасть с женой к нам в гости. Знал, что русские хлебосольны. Посоветовавшись с резидентом, пригласили. Они когда вошли, обомлели. «Леонид, вы так живёте?!» (я на тот момент был вторым секретарём посольства). Удивление у американцев было искренним. «Дорогой Ш., пока США угнетают трудящихся в Латинской Америке, поддерживают апартеид в Южной Африке, преследуют борцов за свободу по всему миру, я не могу жить по-другому». Американец, конечно, поржал (обычно они так смеются), но до конца ужина, сидя в комнате-пенале, пытался понять, пошутил я или действительно у нас такой порядок. На самом же деле и то, и другое. Ведь СССР столько средств тратил на распространение социализма по всему миру, что дома не хватало даже на абсолютно необходимые вещи. Впрочем, американцам угощение у нас понравилось. А вот нам у него нет. Суп-пюре из цветной капусты и куриная ножка напоминали обед в харьковской столовой (правда, в хорошей), и после возвращения из гостей мы чувствовали себя голодными. Однако особняк, в котором Ш. жил вдвоём с женой, произвёл сильное впечатление.
Пишу о поведении ряда советских людей за границей без всякого осуждения. Независимо от официального статуса они были обычными людьми, выросшими в Советском Союзе. Им хотелось нормальной жизни, обычных человеческих радостей, а им из года в год, из десятилетия в десятилетие одно и то же: «скоро построим, скоро заживём». Большинство вкалывало, пытаясь достичь приемлемого уровня жизни, а результаты часто были минимальные, если вообще были. Духовная пустота, безверие усиливали негативный настрой наших людей. Отсюда слабость перед соблазном, накопительство, моральная усталость, равнодушие, западнопоклончество.
В Югославии на фоне глубоких местных проблем у меня стала формироваться мысль о неизбежности скорого конца советской системы. Бросалось в глаза, что почти исчезли её фанатичные сторонники – коммунисты большевистского склада, готовые рисковать жизнью в борьбе за светлое будущее. Подавляющее большинство членов КПСС ощущало себя исключительно частью важнейшего государственного механизма управления, не более.
В Белграде у меня было два дружеских контакта: известный политолог, советолог, профессор Сава Живанов, бывший помощник идеолога югославского самоуправленческого социализма Эдварда Карделя, и главный секретарь информационного агентства ТАНЮГ Бранко Стошич. Исходя из того, что мы встречались довольно часто и открыто, быстро стало ясно, что они получили разрешение на это от УДБ и отчитывались перед ней. На протяжении наших почти пятилетних отношений каждый из них нашёл возможность дать мне понять, что это так и есть. Оба в целом позитивно относились к Советскому Союзу, особенно профессор. Контакты с ними дали мне очень много для понимания сути политики Тито и югославского социализма с «человеческим лицом». Живанов считал, что идейно я однобоко образован, и настойчиво подсовывал мне работы Троцкого, Бухарина и прочих деятелей различных оппозиционных групп в большевистском течении. Пять или шесть томов произведений Сталина были у нас дома в Харькове, но профессор, демонстрируя объективность, одаривал меня недостающими. В югославских СМИ публиковалось множество статей антисоветского содержания. Ряд авторов из местной элиты, типа В. Дедиера, издавали огромные фолианты, в которых за разоблачением сталинизма часто скрывалась злобная русофобия. Честно говоря, эти книги интереса у меня не вызвали. Для меня они уже были вчерашним днем. Так или иначе, многое уже было осмысленно. Укреплялось понимание, что дело не в модификациях коммунистического режима, который и не способен меняться. Как необходимость вставал вопрос об отказе от него в связи с неэффективностью и пагубностью для государства и народа. Вместе с тем, жизнь в Югославии подсказывала, что на смену «развитому социализму» может прийти не менее вредная и опасная западная система ценностей. Особенно меня угнетало, что немало моих соотечественников видели выход из кризиса в простом копировании Запада.
Одно время Оля работала в библиотеке Дома советской науки и культуры в Белграде. Когда здание принадлежало подлинным хозяевам — белым эмигрантам, там находилось богатейшее собрание русской литературы и эмигрантских изданий. К моменту нашего приезда в Белград советские «библиофилы» в лице посла и ближайших помощников основательно его прочистили. Небольшая часть книг была вывезена в Москву экспертами РГБ. Не интересные им книги частично погрузили на грузовик и отвезли на свалку, частично сожгли прямо во дворе. Очевидцы рассказывали, что в костер попали дореволюционные издания русских классиков, словари, учебники. Весной 1980 года Оля переставляла книги на одной из полок и обнаружила завалившиеся между стеллажом и стеной несколько десятков изданий из дореволюционного прошлого. Некоторые мы стали читать. Их появление натолкнуло меня на размышления о судьбе России, о жизни людей «до развитого социализма», о том, почему мы о ней практически ничего не знаем. В те годы меня коробило от того, что на каждом углу трубят, что у нас государство победившего пролетариата и трудового крестьянства, что они самые почетные и уважаемые люди в СССР, но никто, абсолютно никто из моих знакомых не хотел, чтобы их дети стали рабочими. О колхозниках вообще не могло быть и речи. Лицемерие и фарисейство высшей пробы.
В Белграде как-то само собой мои размышления стали разворачиваться в сторону великой Российской Империи. То ли стены дома, где я жил, построенном людьми из империи и носившем имя Государя Николая II, то ли могила генерала Петра Николаевича Врангеля в Русской церкви, к которой я не раз приходил, то ли имена захороненных на огромном русском участке на центральном белградском кладбище, по которым можно изучать историю России второй половины ХIХ- начала ХХ века, влияли на мои настроения и умозаключения, но мое «красноватое» сознание все больше блекло, силу постепенно набирали блистательные белые тона, цвета монархии и империи. Контактов с потомками белой эмиграции у меня в Белграде почти не было, хотя Югославия короля Александра I стала второй родиной для десятков тысяч наших соотечественников. Здесь они показали выдающиеся образцы самоорганизации беженцев, взаимопомощи и жизненной силы. Благодаря королю, Сербской православной церкви и народу на югославской территории функционировало управление Русской православной церкви за рубежом с многочисленными приходами и монастырями, кадетские корпуса, гимназии, училища, научные центры, газеты и журналы. Русские ученые и специалисты внесли заметный вклад в развитие науки, культуры, образования, архитектуры, медицины, экономики королевства Югославии. В годы титовского коммунистического режима деятельность русской эмиграции тщательно замалчивалась, но приходит время говорить о ней в полный голос, увековечивая память о достойных сынах нашего Отечества на улицах и площадях сербских городов.
Весной заболел Тито, ему ампутировали ногу. Затем в течение полутора месяцев югославские власти аккуратно ежедневно сообщали народу о самочувствии больного югославского руководителя. Мы получили данные, что Тито фактически умер и его держат на аппаратуре, чтобы организационно и политически подготовиться к похоронам и успеть в общих чертах оформить «коллективное руководство» страной. Центр, намекая на интерес советского руководства, всё время требовал информации, когда и где похоронят Тито. Один из оперов до такой степени вошёл в азарт поиска подобных данных, что ворвался ко мне в кабинет с криком: «Есть важные сведения! Тито похоронят в двух местах, на родине, в Кумровце, и в Белграде». В связи с тем, что опер не смог ответить на уточняющий вопрос, как он это себе представляет, я его переправил на личный доклад резиденту. Жестоко, конечно, но не надо твердить, что «это суперинформация, а я ничего не понимаю». Доклад был очень короткий и завершился звонком резидента мне по спецсвязи с дружеским пожеланием: людей не в себе к нему больше не направлять.
Когда «коллективное руководство» обо всем договорилось, аппаратуру, видимо, отключили, и 4 мая 1980 года объявили о кончине выдающегося деятеля неприсоединившейся Югославии и международного коммунистического движения Иосипа Броз Тито.
На похороны съехались руководители чуть ли не ста стран мира, в том числе Леонид Ильич Брежнев. Суета в Белграде стояла немыслимая, вопросы безопасности провисали, и поэтому от греха подальше решили поселить нашего лидера в представительских апартаментах в самом здании посольства. Утром около 9.00 я сдавал дежурство по посольству моему другу, дипломату Валерию Гусеву. Он проводил меня до гаража, где мы остановились, обсуждая последние новости. В друг из-за угла посольского здания появляется странная фигура: в летней шляпе, в белой рубашке на выпуск, но в галстуке, в пижамных штанах и шлёпанцах. Фигура, повертев головой, двинулась в нашу сторону. «Валера, — почти шёпотом говорю другу, стоявшему спиной к посольству,- не оборачивайся, к нам идёт Брежнев». «Иди ты»,- отвечает Валера, но стоит не шелохнувшись.
Леонид Ильич подошёл и довольно отчетливо сказал:
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравствуйте, Леонид Ильич, — бодрыми голосами хором откликнулись мы.
— А который сейчас час?
— Девять часов пятнадцать минут, — синхронно вскинув руки с часами к глазам, отчеканили в ответ.
— Время московское?
— Местное, Леонид Ильич!
И тут вижу, как из-за того же угла выскакивают двое крепких парней в тёмных костюмах при галстуках. Они одхватывают под локти Брежнева и приговаривая «не сюда, не сюда» уводят его.
— Что это было? — спросил так и не обернувшийся Валера Гусев.
— Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев.
Появилось жалостливое и горькое чувство. Жалко, потому что Брежнев, на мой взгляд, незлобливый, добросердечный человек, понимал, что пора перестать кормить народ пустыми обещаниями и призывами к новым трудовым подвигам. Вряд ли он верил в реальные возможности «развитого социализма» вытянуть экономику страны из застоя. Во всяком случае, по сравнению со своим предшественником Никитой Сергеевичем Хрущевым, Леонид Ильич долгое время был «светом в окошке». Однако болезнь и, главное, неспособность режима, неотъемлемой частью которого являлись вождизм и культ, решать проблему смены руководства, тащили страну в пропасть.
Прошло немного времени, и Брежнев скончался. Помню, как всех сотрудников посольства собрал посол и, сильно волнуясь, зачитал нам сообщение о смерти советского лидера. В сообщении указывалось, что данная информация секретна до 10 утра следующего дня. Резидент дал указание обзвонить всех тех наших, кто по разным обстоятельствам отсутствовал на печальном собрании, и «эзоповым языком» настоятельно пригласить их к 9.00 в посольство. Данный язык предлагался шефом в целях сохранения секретности информации от подслушивающих нас УДБбашей. Мне выпало связаться со своим приятелем ещё по учебе в Болгарии Леонидом Х. По своей натуре он был человеком недоверчивым и нелёгким на подъём. Я долго отрабатывал «эзопов» язык, чтобы югославские контрразведчики ничего не поняли. В результате с первой минуты разговора меня перестал понимать Леонид. Сначала у меня звучала аллюзия на «самого главного шефа», но мой друг однозначно толковал её как «резидент» и искренне сокрушался по поводу кончины такого хорошего, ещё не старого человека. Тогда я попытался обыграть имя Леонид, которое носил Брежнев и мы оба. Мой собеседник сразу стал оспаривать мой намёк, что «главного шефа» звали Леонид и затем, в конец запутавшись, закричал в трубку: «Так кто конкретно умер?». Его крик вывел меня из себя, и я в ответ заорал: «Брежнев, Лёня, Брежнев» и прибавил несколько крепких выражений по поводу его незнания «эзопова языка». Представляю, как смеялись югославские контрразведчики, прослушивая запись этого разговора. Утром я явился в посольство раньше всех, но резидент уже ждал:
— Сообщили Леониду Х.?
— Сообщил.
— Эзоповым языком?
— Чистейшим, шеф.
К власти в Советском Союзе пришёл Юрий Владимирович Андропов. Среди моих коллег в Москве появились какие-то неопределённые надежды, я тоже немного приободрился, хотя меня смущал весьма солидный возраст нового генсека и информация от знающих людей в ПГУ о его болезни. Во главе страны хотелось видеть молодого, энергичного и современного человека. В этот момент получаю письмо от моего наставника в Службе 1 генерала Александра Николаевича Б., в котором он довольно оптимистично описывал происходящее на Родине.
И я запросился домой. Дело в том, что 3 мая 1983 года у нас родилась вторая дочь – Александра. Жить вчетвером в подобии квартиры, где и повернуться трудно, стало невмоготу. Шёл пятый года напряженной работы (обычно в первую командировку отправляли на два года плюс один). При всей своей природной энергии я зверски устал. Всё-таки я исполнял обязанности и аналитика, и оперативного работника. Центр был доволен моими результатами и резидентуры в целом. О них я ничего написать не могу, но, поверьте, они были достойными. Приехав старлеем, к отъезду я был уже майором, а по посольству — вторым секретарём. В общем, получив добро из Москвы, через четыре года и семь месяцев службы в Югославии, 6 ноября 1983 года, я с семьёй вернулся домой.
Работа в Югославии стала важным рубежом в моей жизни. Прежде всего я состоялся как аналитик не в комфортных условиях Центра, а на «передовой». Попробовав себя в качестве оперработника, я понял, что могу приносить пользу и в «поле». Хорошо узнал, что такое дипломатическая служба. Среди друзей дипломатов были талантливые ребята, патриоты нашей страны. Некоторые из них достигли многого на дипломатическом поприще. Так Александр Толкач служил послом в Сербии, Румынии, Венгрии, покойный Владимир Ивановский —генеральным консулом в Стамбуле, затем послом в Анкаре, совсем тогда ещё молодой Иван Волынкин — послом в Грузии и Армении. С ними я часто проводил свободное время, они помогали мне хорошим знанием страны и языка. Впоследствии мы не раз встречались и в указанных странах, и в Москве.
О боевых товарищах мало что могу написать. Я даже имена их не могу упоминать. Наш «югославский» коллектив, по оценкам Центра, был очень эффективный.
В Болгарии для меня было естественным, что большинство населения видело в нас, прежде всего, русских. В Югославии также многие интересовались нами именно как русскими, что неудивительно. Однако здесь я сделал для себя открытие, что и другие восточноевропейцы и даже западники шли на контакт, а то и на дружбу с нами, потому что видели в нас традиционных русских. К ним без всяких сомнений они причисляли украинцев, белорусов, а порой всех тех, кто приехал из нашей страны и говорил на русском языке. Довольно часто иностранцы говорили «Россия», а не «Советский Союз». Советское мало кого интересовало. В отличие от значительной части наших людей, иностранцы понимали, что это искусственное, не коренное. Друзей и врагов привлекали наши традиции, привычки, поведение, взаимоотношения, мировосприятие. Как сказал мне в Белграде в порыве откровенности один западноевропеец: «От русских исходит симпатичная архаика, у меня на родине раньше тоже были подобные межличностные отношения и взгляды».
В середине 90-х годов спросил одного своего коллегу, у которого было масса знакомых в той стране, где он работал:
— Что их в тебе привлекает?
— Русскость и вера, — ответил он.
— Но ты же не воцерковленный!
— Но верующий. Они это чувствуют, и им интересно.
Сейчас многие в мире воспринимают Россию защитницей традиционных нравственных ценностей, идей национального суверенитета, однако и тогда немало думающих иностранцев замечали под наносной советскостью бьющийся пульс русской цивилизации.