Вероятно, я бы никогда не прочитал эту книгу, если бы она не вышла в отличной серии «Сто славянских романов», где представлено немало авторов с Балкан. Так что рекомендую. Гоце Смилевский — первый писатель из Северной Македонии, которого я прочитал. И это был интересный опыт. Я бы охарактеризовал его так: опыт чистого прочтения.
Что я имею ввиду? Смотрите, в чём состоит фокус сегодня. Писатель — любой писатель — спаян с тканью общественной жизни так прочно, так беззастенчиво, что, за редким исключением, перестаёт существовать как самостоятельная единица. Он всё чаще воспринимается сквозь призму как собственных поступков и высказываний, далёких от литературы, так и социально-экономической, политической ситуации. Писатель в таких условиях не свободен.
В своё время о Викторе Пелевине говорили: он безумен, неужели не понимает он, что, перестав давать интервью, исповедуя или делая вид, что исповедует, стирание личной истории по Кастанеде, отрезает себя от мира, похожего на аквариум? Однако в итоге, и это надо признать, Пелевин выиграл — его слова ждут, а вот голоса многих других растворились в океане букв. Понятно, что многое тут сделали маркетологи издательства, но всё же. Уверен, Толстой или Чехов, будь у них Telegram-каналы, воспринимались бы иначе.
О Гоце Смилевски до книги «Разговор со Спинозой» я не знал ничего. Не читал его произведений. Не изучал его биографии. Кто он? Что он? Даже общие, весьма куцые данные в российской «Википедии» я прочитал лишь после того, как перевернул последнюю страницу книги Смилевски «Разговор со Спинозой» — и это правильно. Ведь я воспринимал только текст, а это редкое чудо сегодня. Куда чаще прежде, чем открываешь книгу, на тебя давят обстоятельства, имя автора, рецензии на обложке. Тут всё было иначе.
Да и текст оказался странен. Как мне правильно обозначить то, что я прочёл? Жанр книги «Разговор со Спинозой»? Это взгляд писателя внутрь и творчества, и человека творческого. Хотя кто-то мог бы предложить термины вроде «автофикшн» или «эссе». Нет, это именно что взгляд. Поэтому герой, хотя читатель не сможет развидеть в нём автора, подглядывает, наблюдает, смотрит. Он поедает взглядом — и так фиксирует реальность вокруг. Взгляд в замочные скважины. Взгляд через окно. Но чаще всего — и это будто навязчивая, немного патологическая фиксация — герой рассматривает красную кровать. В конце концов, Спиноза, с которым, как следует из названия, говорит автор, изготавливал линзы.
Для чего это всё? Если вы ждёте действий, а современный читатель зачастую жаждет насыщенности сюжета, то тщетно. Я не могу сказать о книге «Разговор со Спинозой» даже так — «неторопливое повествование». Нет, автор обходится без сюжета и повествования в принципе — он лишь всякий раз вглядывается, чтобы, по сути, разложить происходящее на две составляющие. Во-первых, Гоце Смилевски фиксирует жизнь в, казалось бы, самых обыденных, но на деле изящных, глубинных её проявлениях, чтобы зацепиться и не думать о смерти. А, как пишет автор, «свободный человек не думает о смерти».
Но кто свободен? И вот это второй — ключевой — пласт книги. Барух Спиноза, как известно, был изгнан из иудейской общины. До него это наказание было применено к гораздо менее известному философу Да Косте, заявившему, что душа человеческая смертна. Барух Спиноза, увлёкшийся трудами Декарта, также славился радикализмом. Но нет смысла сейчас говорить о его философии (при всей её важности, безусловно) — Смилевски, к слову, тоже заостряется не на ней. Мы сейчас о другом.
Ведь гораздо важнее для македонского автора — тот вызов, который бросает философ обществу вокруг. Вызов этот — акт освобождения. Или как назвать то вязкое окружение, в котором пребывал Спиноза? Пребываем почти все мы. Матрицей? Может быть, и так. Оттого вот вам формулировка: Спиноза вырезает себя из ткани бытия. Гоце Смилевски пытается проделать то же самое. Возможно, не столь величественно и талантливо, но то же самое. И этим, хотя меня наверняка обвинят в высокопарности, занимается каждый по-настоящему талантливый писатель. Вот только это не приносит ему ничего.
Вернее — ничего из того, что принято ценить и восхвалять современному человеку. Это не про успех. Отнюдь. И мне нравится, с какой предельной, обнажённой откровенностью пишет об этом Смилевски — вот, например:
«Я наблюдал за людьми на улице и спрашивал сам себя, счастье ли это и почему мне так и не удалось его достичь, хотя я всю жизнь думал, что при помощи того, что я пишу, я научу людей, как жить счастливо, спокойно и свободно, а мне не только не удалось испытать счастье, у меня во времена отчаяния не было ни покоя, ни свободы…»
Сколько писателей, или шире — художников, подписались бы под этими словами?
Вязкий, местами откровенно тяжеловесный текст, наполненный размышлениями о глубинном, вечном, изматывающем. Пишутся ли такие сегодня? Да, как видим, пишутся, — и мне кажется, что переводчица Ольга Панькина постаралась на славу, передав ритмику текста. Это было непросто, хотя разговор автора с читателем интернационален, потому что тут беседуют между собой внутренние человеки. И неслучайно в финале книги Гоце Смилевски цитирует Набокова. Вот эти слова: «Писатель рождается в одиночестве».
Сам Смилевски меж тем добавляет:
«Он не только рождается в одиночестве, но и существует в одиночестве. Письмо само по себе является актом одиночества. А может быть и потребностью преодоления одиночества».
Всё так. Но с двумя ремарками. Разве только писатель рождается и существует в одиночестве? Или мыслящий человек в целом? И разве письмо (шире: акт творчества) — только лишь потребность преодоления одиночества? Полагаю, что и метод тоже. Возможно, единственный метод и способ вырваться из разрастающегося одиночества. Ведь творчество, как и свобода, есть осознанная необходимость.