В небольшом трактире, что притулился к крепостной стене, защищающей Чачак [город в Сербии] от Моравы [река], собирались души исчезнувшего мира.
Основные действующие лица: хозяин трактира Сирано, столяр Страшила, бывший охотник Белый, хвастун и болтун Калигула, молочник Милое, бывший марафонец Шиншилла и художник и поэт Миня. Те самые пропащие. Настолько, что один из них прикупил себе футболку с надписью «Беда всегда выбирает людей, которые не умеют сносить ее», а все вместе они решили, что назвать трактир стоит ГУЛАГ.
Вместо дома они проводят время в лагере. Что-то с силой тянуло их туда, где они опять убегали от эмоций, постоянно запечатленных в лабиринтах душ, не поддающихся забвению и время от времени посылающих сигналы, которые ускоряют сердцебиение и разжигают тлеющие угли былых пожарищ.
В этом убежище можно просто наслаждаться, выпивая, вместо того чтобы вздыхать о своих мечтах, которые теперь были так далеко, что бесполезно было гнаться за ними.
Здесь они прячутся от бед: болезней близких, сложных взаимоотношений с детьми, притупляют память ракией и пивом, подкалывают, поддерживают и защищают друг друга от самих себя и от наводнения.
Речь о том самом наводнении 2014 года, когда затопило Белград, Чачак, Крупань, Вертицу, Парачин и многие другие города. Смертоносная вода заставляла людей бежать как когда-то от турок, спасая лишь то, что можно унести.
Местные жители остались без крова, без скота, в их дома нанесло ила, поглотившего все. Вода, смрад, трупы, разложение. Пустота, пришедшая на смену новому катаклизму, о котором люди узнали до того, как о нем сообщат официальные каналы, как тогда, в 1999-м, − увидели сами, а «предупреждение» пришло следом.
Наводнение в романе – событие, бередящее старые раны, былые обиды, кризис, заставляющий людей реагировать острее, бить больнее, переосмыслять свою жизнь, лучше видеть как себя, так и другого. И решаться на поступки. Разные — от очевидной помощи до сведения старых счетов.
Так, например, Белый на войне оставил все, что ей, войне, причитается, и не пожелал нести ее бремя в мирные дни, но он не смог закрыть глаза на знание природы своего сослуживца и друга. Не смог забыть о моментальной готовности пустить пулю в мясо. О том, как спокойно смотрит он на жертву, захлебывающуюся собственной кровью. О счастье, охватывающем его после этого. Он знал, что именно доставляет удовольствие, развязывает язык, вдохновляет и возбуждает его. И новая беда вскрыла нарыв, накрыла волной ненависти и гнева, решение принято, плотину прорвало.
− А что будет с плотиной в верховьях?
− Рухнет.
− А что с людьми будет?
− Они уже мертвы.
Мертвы те, кто принадлежит к очередному потерянному поколению. Большая часть их жизни уже за спиной, сил выстраивать новую нет. Ни сил, ни средств, ни смысла.
…когда ты в очередной раз смоешь с себя ощущение того, что никогда больше тебе не будет лучше, во время следующего омовения ты потратишь еще больше времени, потому что захочешь и кожу с себя содрать, чтобы очиститься от греховной мысли о том, что надежда вообще существует.
И перемена места не поменяет ничего, слагаемые все те же. Себя, сломанного, издерганного и пропащего, ты привезешь с собой. Ты мог бы спокойно удалиться в какую-то иную страну, в иное место и вспомнить себя самого, молодого, с чемоданчиком, покупающего на перроне билет на завтрашнее утро. Исчезнуть без следа, стереть все растраченное время. Разве что только это завтра поломано, почато, обглодано, совсем как добрый кусок мяса, брошенный бродячим псам.
И дело не только в судьбе, обстоятельствах или еще чем-то таком. Есть же еще и человеческий фактор: плотину не обслуживали годами, заградительные насаждения пустили на дрова (а еще они вид портили), затопления предыдущих лет ничего не изменили.
Фатализм, глупость и упрямство.
Белый построил дом на заливном участке, потому что денег не было, но было желание построить дом. Поспешил. Думал, семья большая будет. Было у него целое море планов, но потом он начал тонуть в них. Вместо дома построил подлодку. После пятого затопления дома его оставила жена, сказав: «Ты всегда будешь где-то здесь, в моем сердце», – и точно указала это место, меж ребер. Наверное, в легких, как мокрота, которую можно откашлять. Она ушла и, вероятно, откашляла. А Белый не стал ничего менять. Из ината [упрямства].
А вода приходила волнами. После каждой из них люди оглядывали свои потери и пытались хоть что-то поправить. Или найти товарища, что давно не заглядывал в лагерь. Друзья отправляются на поиски предположительно тела, а обнаружив труп, испытывают не просто облегчение, но радость от того, что это кто-то чужой.
– Мы не смерти человека радуемся, а потому что смерть – как бы это тебе сказать? – промазала по нашей мишени. Тебя что, сильно волнует, что люди в Руанде пачками гибнут? Это к примеру. Пусть о том у их приятелей голова болит.
– Эх, дурачок ты мой, именно поэтому человечество и несчастливо. Раз тебя не касается, значит, значит и беды нет.
Есть и те, для кого беда лишь досадные издержки. Пришлые, изможденные денежными излишками, они приобретали землю на берегах озера, где выстроили временные объекты, и теперь нервничали и злились, что разыгравшаяся вода испортила им предстоящий отдых и теперь им вновь придется оборудовать пляжи и ремонтировать домики. Они клянут свой деланый патриотизм и сожалеют, что не потратились на недвижимость у моря, прячась от реальности за черствостью и равнодушием.
Но дружба не знает равнодушия, распознает в другом малейшие перемены и заставляет в нужный момент подхватить, поддержать, подставить плечо или просто замолчать. Дружба пропащих настоящая, глубокая, бескорыстная. Тоже из ината.
– Я друга потерять не хочу.
– Да ты не друга потерял.
– Потерял, по крайней мере, я так думаю.
– Говорю я, не друг он тебе.
– Зато я ему друг, и мне этого хватает.