«Ожерелье Мадонны» Ласло Блашковича

Ласло Блашкович (р. 1966) — современный сербский писатель венгерского происхождения, выпускник филологического факультета университета Нови-Сада. «Ожерелье Мадонны» (2003) — роман, получившей премию фонда «Борислав Пекич» и названный одним из 10 лучших сербских романов, написанных после падения Берлинской стены.

origin 1 93494fe43a4505144c586af3ac02857b

Это «тюремный травелог», герои которого на фоне бомбёжки Нови-Сада коротают время своего заключения в палате тюремной медсанчасти в разговорах и размышлениях о личном жизненном опыте и — через него — об историческом опыте Сербии.

Роман состоит из пяти частей: «Облачный случай в дыре под названием „Форма”», «Ячмень на глазу», «Тайну знает акация», «Похороны большого босса» и пятая часть без названия. В каждой части свой рассказчик, каждая часть — монолог героя. При этом монолог в четвёртой постепенно превращается в драматический текст, объединяющий голоса предыдущих рассказчиков в едином полилоге. Пятая часть — финальный аккорд всего романа, и тот в стихотворной форме.

Герои-рассказчики в романе — это Андреутин Стрибер, метеоролог, не верящий в собственное ремесло, пытающийся проанализировать свою жизнь, в том числе через сравнение себя с известными писателями или историческими личностями; Ладислав Деспот (имя — это совмещение словацкой версии имени автора, а фамилия — отсылка к Воиславу Деспотову, поэту из Нови-Сада); Иоаким Блашкович (однофамилец автора), будто заново проживающий свою жизнь в спровоцированных спорами других героев воспоминаниях и рассуждениях, и Верим Мехметай, бывший спортсмен в коме, анализирующий своё нынешнее состояние и конструирующий из обрывков разговоров сокамерников новые диалоги в форме драматического текста.

Каждому герою свойственен определённый круг тем: если Стрибер постоянно говорит о литературе и писателях, то Блашкович — о титовской и посттитовской Югославии. Герои постоянно обращаются к воспоминаниям об одних и тех же событиях из прошлого или возвращаются к многократно со всех сторон обсуждённой теме, из-за этого по отрывку не всегда легко (а иногда и невозможно) определить, кому из рассказчиков принадлежит та или иная фраза. В начале новой главы чаще всего нет указания на то, что произошла смена героя-повествователя. Даже их имена даются уже внутри потока сознания конкретного рассказчика. Имя четвёртого героя, например, становится известным из его воспоминания о спортивном прошлом: «Меня фотографировали для газет, я где-то храню вырезки. Судья поздравил меня, собрался и ушёл. На обратной стороне той самой бумажки написал: „югослав Верим Мехматай, 1966 года рождения, мировой рекордсмен по отжиманиям…”» (С. 340). Истинный автор также «представляется» на страницах романа устами одного из героев:

Я Ладислав Деспот. Или Андреутин Стрибер. Верим Мехматай? Иоаким Блашкович? Убогая выдумка. Франкенштейново чудовище Франкенштейн. Карлик, метивший слишком высоко. Неопасный псих. Я?

Время скачет, воспоминания героев перемежаются актуальными новостями, которые, в свою очередь, отсылают к событиям не столь далёкого прошлого. Роман так или иначе затрагивает период, ограниченный, с одной стороны, смертью Тито и, с другой — бомбардировками Сербии и солнечным затмением 11 августа 1999 г. Герои романа находятся в вымышленной тюрьме «полусвободного типа с мягким режимом» в Петроварадинcкой крепости в Нови-Саде (во времена Австро-Венгерской империи здесь действительно располагалась тюрьма), куда все четверо попали по совершенной случайности или из-за мелкого нарушения закона. Из внешнего мира за пределами каменных стен, из мира, кажущегося героям сосредоточением глупости, бессмысленных метаний, пустых интриг и хаоса, до них доносятся отголоски бомбёжек. Герои, измотанные своим заключением, застрявшие в круговороте одних и тех же мыслей, споров, воспоминаний, воспринимают их как возможную издёвку или наказание, придуманное тюремной охраной, а не как реальность:

Не обижайтесь, но иногда я думаю, действительно ли нас бомбят. Может быть, это воспитательные мероприятия в нашем заведении, огромное количество стилизованных адских наказаний.

Тюрьма — не только буквальное заключение, но и внутренняя тюрьма сознания, почти платоновская пещера:

Вот и я говорю, что каждый мог видеть из своего окна нечто иное, словно стоя перед абстрактной картиной: глухую стену, летающих коров, человека, бьющего смертным боем пьяную жену, кривое небо, всё, чего только не навидался за свою жизнь.

История на страницах романа не является чередой событий, так или иначе повлиявших на жизнь героев, история — живая материя, которую можно менять, деформировать, трактовать по-новому, одним словом, переписывать, что и делают герои:

Историю следует писать как поэзию. Дети мои, или вы пишите александрийским стихом, или вы беззубы […] Я всё это делал по чуть-чуть. Не исправлял ни „Бурю в пустыне”, ни Крестьянское восстание. Это всё идеальные исторические сонеты — в первом случае поэтическая картина идентифицируется с миражом, во втором Матия Губец, крестьянский король, водрузил, наконец, на хмурое чело раскаленную корону судьбы. История — набор обрывочных сведений, которыми они жонглируют, как аргументами в спорах.

В конце концов, история действительно должна быть написана как поэзия, с подсчётом слогов, чтобы не нарушать страшный, совершенный ритм. Считается, что всё дело в том, что мир надо бы распороть, как невезучего красавца, и пугать маленьких детей его выступающими, искривленными органами. Но, хватит с нас уроков такой великой анатомии, этакого пасторального вуайеризма! История — это, скажем, периодическая система. У нас есть обломки, хаотично разбросанные детали, мы. Я не знаю, насколько хорошо мы сумеем обнаружить и поместить на нужное место драгоценные металлы, идеальные газы, которые раньше называли душами. Откуда мы знаем, в чьём мы рассказе?

© 2018-2024 Балканист. Все что нужно знать о Балканах.

Наверх