Есть города, в которых площади говорят о величии, в других — сияющие небоскребы несут весть о прогрессе, а еще где-то – узкие извилистые улочки ведут прямиком в историю.
И только два города мира, не скрывая, во весь свой уличный голос, рассказывают нам о любви.
О самой необыкновенной и сильной — о любви к жизни.
Белград и Париж.
РЕКА
Я люблю города, где самая главная улица – это река Темза, Эльба, Нева…
Прекрасен Тибр. Но он ли встает перед глазами, когда вспоминаешь о вечном городе?
Сена – это миф внутри мифа о Париже, любимце цивилизации. Светлые воды, по которым снуют теплоходы, катера и торжественно, как киты, двигаются баржи. Мосты, под которыми спят клошары, книжные развалы вдоль парапетов со старыми, еще довоенными журналами с легкомысленными обложками и продавцами в беретах, чуть сдвинутых набок. И нежная южная осень. Прозрачный воздух дрожит, и набережная усеяна сухими золотистыми листьями. Ты сидишь в уличной кафешке с плетенными стульями, а навстречу тебе, как еще одна гигантская баржа, плывет остров Сите, с башенками, королем Генрихом на смирном коне и домами, цветами и птицами.
Прекрасный голубой Дунай. Белые лебеди скользят по воде, как маленькие кораблики, столики на набережной, словно кровлями, укрыты шелестящими кронами, и легкий ветерок шевелит листву.
Я люблю, возвращаясь ночью, ехать через Бранков мост. Сначала тебе навстречу, через всю темную Саву лягут огненные столбы – отражения городских огней. А затем встанет, как театральная декорация, и сам город: дома вдоль набережной, светящиеся полосы фонарей и островерхая башня кафедрального собора.
Весной люблю гулять по аллее парка Калемегдан, вдоль деревьев с розовыми кружевными цветами, вдоль скамеек, где нет свободного места, вдоль крутого берега и смотреть, как переливается разноцветными огнями вечерняя река.
А кто не любит постоять на площадке, вознесенной высоко над речным обрывом, где две великие реки сливаются в гигантский полукруг, а Ратный остров, покрытый густой зеленой рощей, плывет тебе навстречу, как огромный корабль?
Вдоль берега покачиваются на волнах сплавы — плавучие рестораны, в прибрежный кустарник уткнулись носами лодки, тут же сушатся сети. А задумчивые рыбаки сидят со своими удочками, словно в партере огромного театра, не отводя глаз от величественного спектакля Большого Города на реке.
МОНМАРТР
На Монмартр нужно подниматься вверх, по крутым улочкам, чтобы оказаться на маленькой площадке перед белым храмом и окунуться в атмосферу самого главного парижского мифа — его богемы. Здесь легендарным будет все: и ступеньки, с которых откроется лучший вид на парижские крыши. И кафе, где едва возможно протиснуться между столиками, чтобы заказать себе луковый суп с толстыми кусками багета. И художники в романтических шляпах, с томными взглядами и широкими кистями в натруженных руках. И стаканчик дешевого вина, который ты выпьешь, слушая уличного музыканта и глядя вслед девушке со смуглым галльским профилем: парижанка? Нет, друг мой, она такая же туристка, как и ты.
По Скадарлии надо спускаться вниз. Несколько шагов с городской мостовой на брусчатку, и ты уже внутри легенды. Белградский Монмартр понесет тебя мимо галерей, антикварных лавок и шумных ресторанов. На ступеньках возле фонтанчика-«чесмы», на открытых верандах, за мольбертами, — везде веселые беззаботные люди. Многоцветье, яркие вывески, блестящие камешки украшений, выложенные прямо на парапете у фонтана.
Как и в Париже, здесь главный герой — богема: художники, музыканты и артисты, которые по жизни перебиваются с багета на стаканчик вина, и веселятся в предчувствии будущей славы, чтобы только потом, спустя поколение, стать легендой.
У входа в белый домишко несет вечную вахту бронзовый Джура Якшич, поэт, музыкант, — рассказал бы ему кто-то, когда он не смел даже пригласить в свое скромное жилище гостей, что теперь здесь будет модная галерея… Молодые белградцы, проходя мимо, ставят на постамент бокал вина:
— Живели, Джура!
…Началось всё с того, что в 1901 году снесли кафану «Дарданели», место встреч городской богемы, и на ее месте, на площади Республики, воздвигли Национальный музей. В этом музее нашлось место для картин. А вот художникам, чьи произведения, в том числе и прославили музей, — пришлось искать себе новое пристанище. Небогатый народ, который перебивался гонорарами, они выбирали местечко, чтобы поближе к центру и недорого.
Вот тут и подвернулась Скадарлия. Когда-то цыганский поселок, к тому времени район похорошел и стал кварталом ремесленников и мелких клерков. Но что-то цыганское в нем осталось, видимо, навсегда. Буквально в двух шагах от привычного места на площади Республики. Что еще надо для жизни? Конечно, кафана…
Эти кафаны на Скадарской улице одними своими старомодными названиями и по сей день передают упоительно-романтичную атмосферу начала прошлого века: «Три шешира» (три шляпы), «Золотой кувшин», «Два белых голубя», «Два оленя», «Бродячий актер».
Звуки скрипок плывут из открытых окон, кружат голову заманчивые запахи — пахнет роштилем, ванильным кремом и сладкой паприкой. Ты и не замечаешь, как меняется твоя походка: уже никуда не спешишь, медленно, как рыба в воде, ты погружаешься в это очарование вечного праздника, который теперь будет всегда с тобой.
ГОРОЖАНЕ
Ведь редко бывает, когда жители становятся сами легендой, под стать своему городу. Мы, конечно, без труда отличим пробивного москвича от интеллигентного петербуржца, но можно ли представить такую общность людей, как, например, стокгольмцы или токийцы?
А вот парижане легендарны. Как, впрочем, и парижанки. Безукоризненная элегантность на каждый день: шляпка и перчатки, берет и шарф… В тесном зале за столиком художник чертит на салфетке профиль дамы, что сидит напротив, подперев бледное лицо узкой ладонью… Платья от Коко Шанель, Красная мельница, Тулуз Лотрек и бледные букли на милой головке Марии-Антуанетты, которая — еще секунда — и покатится в историю… Тонкий галльский юмор и кинобоги, навеки захватившие воображение женской половины человечества: Ален Делон не пьет одеколон.
Белградцы создают легенды о себе на каждом шагу.
Договариваюсь о встрече.
— Давайте в Русском Доме. Это на улице Кралицы…
Мой собеседник останавливает меня вежливым движением руки:
— Я не знаю названий улиц Белграда.
— Вы недавно приехали сюда?
— Лет 10-12.
Я привыкла, я в лице не меняюсь.
— Видите ли, — охотно объясняет Александр, — я родился в горах, нам там улицы ни к чему. Приехал в город, и мне было лень учить названия. Я ориентируюсь по памятникам, по вывескам магазинов. Ни разу не заблудился.
— Человек, родившийся в горах, никогда не собьётся с пути, — вставляю я.
— Ему это просто не удастся, — соглашается Александр.
Я допиваю лимонад и откидываюсь в мягком кресле, расположенном прямо под развесистым платаном посреди улицы, названия которой я тоже не знаю.
— Это очень по-сербски, — говорю я и холодею: вдруг ляпнула бестактно и задела какие-нибудь тонкие чувства.
Но Александр неожиданно расплывается в улыбке:
— Спасибо!
Кивает несколько раз и добавляет на безукоризненном английском:
— I do my best!
Вечером сели перекусить в уличной кафешке: гирос и бутылочка рецины. Перекусили, пошли дальше. На полдороги до дома мой спутник схватился: где сумка!? Забыл на стуле посреди людной улицы.
Добегаем. Сумка висит где повесили, а напротив, за тем же столиком сидит молодой серб и сердито выговаривает нам: «Долго я тут должен сидеть, вашу сумку караулить?…»
***
За столиком у входа в кафе расположилась немолодая дама. Белградские дамы — тонкие пальцы сжимают сумочку, кружева, крупные камни поверх вязанных кофт, очки в толстой прозрачной оправе и пышно взбитая причёска. Иногда кажется, что они так и сидят безотлучно в этих кафичах с довоенных времен.
— Доброе утро!
— Доброе! А как там погода?
— Лучше, чем вчера.
«Доброе утро» я уже произношу без акцента, но знаменитое сербское «Ч» выдаёт меня с головой.
— Вы русская! — с радостным узнаванием, — а я в школе учила русский. Вот, до сих пор помню. Письмо Татьяны.
Её голос вдруг становится звонче, а спина выпрямляется:
— Я вам пишу…
Она замолкает и растерянно оборачивается, словно её сейчас пошлют за дневником. Я прикладываю ладонь к губам и громко шепчу:
— чего же боле…
Она смеётся, и мы завершаем хором:
— Что я могу ещё сказать…
Что я могу еще сказать об этих двух городах, укутанных в свои легенды, как в утренний туман над Сеной или в «маглу» над Савой? Сказать больше, чем они говорят нам сами о себе – прекрасным языком городских улиц с восклицательными знаками фонарей?
А вот что: если ты проснулся утром в Белграде, то твоя жизнь уже практически состоялась, — осталось только поужинать в Париже.
Елена Зелинская, писатель