— Ребята, у вас, конечно, красиво: лаванда, розмарин, но как-то это не патриотично, как-то не по-нашему… У эмигранта во дворе должна расти как минимум березонька, не отрывайтесь от корней, — сказал мне писатель и историк Никита Бондарев, придирчиво разглядывая фото нашего цветущего двора.
— У нас есть яблони и груши! — заявила я. Кстати, в детстве, когда я слышала песню «Катюша», мне казалось, что в ней поют «расцветали яблони игрушек». Просто в нашей Удмуртии — как ее называют, стране вечнозеленых помидоров, — отродясь никакие груши не росли, и я даже не помню, ела ли я их в детстве. Крыжовник ела — это помню, рябиновые бусы делала…
В этот момент меня накрыли воспоминания. Горький сок оранжевых ягод, которые мы нанизывали на длинные нитки, был послевкусием лета. Оно жарко и неотвратимо катилось за горизонт, уступая место равнодушной осени, которая до зимы светилась рябиновыми углями.
Рябину надо посадить, подумала я.
Сербская осень совсем иная, нежели наша русская. Она пахнет пьянящим запахом сливовой ракии, которую гонят в соседнем дворе, пышет охапками хризантем, продающихся на каждом углу. Холодными ночами огромные звезды с любопытством смотрят вниз на готовящуюся к короткой и тёплой зиме землю.
Весёлая это осень, радостная, а ведь русскому сердцу положено в это время года томиться предчувствиями, тосковать и вопрошать под прощальную суету грачей «Ах, Александр Сергеевич, милый, ну что же вы нам ничего не сказали?». Загадочная русская моя душа и сама не знает, почему ей это надо и отчего ей в Сербии этого не хватает.
Только вот незадача: рябину в Сербии найти очень трудно! В дикой природе она растёт разве что в горах — и то, пойди ещё, отыщи! Я угрюмо листала каталоги рассадников, которые предлагали купить уже достаточно взрослые деревья по цене двух ужинов в хорошем ресторане. Но покупать — это скучно! Мы, бывшие пионеры, легких путей не ищем. Гораздо интереснее вырастить самой!
Случай, впрочем, представился быстро. Нас позвали снимать сюжет про то, как дети из России гостили в сербском летнем лагере. Первым, что я увидела во дворе главного большого корпуса, были стройные рябины с алыми тяжело свисающими гроздьями. Радость однако сменилась разочарованием. Я сразу же поняла, что отросток мне взять не удастся, потому что это были взрослые деревья с прямыми стволами и пышными кронами, привезенные из питомника.
Но русские, как известно, не сдаются. На заднем дворе корпуса столовой я отыскала шикарный раскидистый рябиновый куст, у подножья которого сгрудились маленькие ростки. Осталось придумать, как выкопать один из них.
— Чем выкапывать-то? Совка нет, не вилкой же, — страдала я во время обеда, глядя в окно, где светились закатным пожаром рябиновые грозди.
— Ножом, — деловито предложил муж.
— Ножа нет у меня. Стащить что-ли из приборов? Так тут официанты следят за каждым шагом, — размышляла я.
К нам подошёл пожилой официант, и я начала импровизировать.
— А можно у вас нож попросить? Нам арбуз нечем разрезать.
— Без проблем, ребята, несите сюда ваш арбуз, мы вам разрежем в лучшем виде!
— ***, — подумала я с тоской и пошла напролом.
— Нет, мы его вечером есть будем, и таскать туда-сюда неудобно, дайте, пожалуйста, нож, я его вам утром принесу.
Это сработало.
Смеркалось. Дети ушли на дискотеку, а я, вооружившись ножом, пошла на дело. Муж стоял на стрёме. Припав к земле, я нащупала самый крепкий отросток и начала ножом копать вокруг него землю. Земля не поддавалась.
— О, привет! Перекур? Как идёт работа? — к мужу подошёл кто-то из вожатых и начал болтать. Я облилась холодным потом и подумала, что у воров очень нервная жизнь. Вдруг в зале завопили дети, и вожатый убежал смотреть, что там происходит. Я выдохнула. Решишься раз в жизни скоммуниздить — и то рябину какую-то десятисантиметровую, — все нервы вымотают.
— Чего ты там копаешься? — зашипел муж.
— Так копаю, земля твёрдая!
Через пару минут я вылезла с ножом из-под куста вся в паутине, и мы, спрятав нож и добычу, пошли домой. Сердце бешено колотилось.
— Привет, соседи! — в коридоре нас окликнули весёлые парни, которые жили рядом в номере и каждую ночь орали допоздна какие-то песни. Я вздрогнула, едва не выронив из кармана нож.
— Здрасьте. Вы нас снимаете что ли? — недовольно ответила я, заметив, что они снимают наш разговор на камеру. Этого ещё не хватало!
— Да, мы всё снимаем, я же Бака Прасе! — кривляясь, заявил один из них.
— А я Катарина Лане — и чего? — пожала я плечами, из последних сил пытаясь сохранить спокойствие.
Отросток рябины при свете оказался не таким уж крепким, как наощупь. Это была тоненькая веточка с парой желтеющих листьев, которая грустно стояла в стакане, оторванная от своих корней и не знающая, что ждет ее впереди.
На следующий день мне казалось, что весь лагерь «знает, что мы делали прошлой ночью». Все дети, вожатые и персонал на нас косились и шушукались.
— Позорище, — с тоской думала я.
Во время обеда позвонил сын.
— Мама, вы попали на ютьюб Баки Прасе! Вы теперь знаменитые, у меня вся школа вас смотрела! — с восторгом кричал он в трубку.
— Это ты серьёзно сейчас? Вот этот балбес из коридора — какой-то известный ютьюбер??? — я не верила своим ушам.
Это уже потом выяснилось, что Баку Прасе, непутевого сына священника, в Сербии смотрят все подростки, и на своём канале он заработал кучу денег. Ясно теперь, почему на нас в лагере все так глазеют! Мы с мужем валялись от смеха.
Рябину мы благополучно привезли домой и закопали в землю. Сегодня она выросла ростом с меня, но ещё ни разу не цвела. Каждый год я с нетерпением жду момента, когда моя рьябинушка, как её называют сербы, украсит себя алыми терпкими ягодами, позволив мне наконец встретить осень по-нашему — со всей глубиной русского сплина, воспетого классиками.